Стихи

Маленькая куколка счастья, она стучится в мое окно под порывами ветра. Ее платье намокло под ливнем, а лицо и руки совсем выцвели. Но кольцо по-прежнему у нее на пальце, а значит, и сила ее при ней. Зимой она колотит в окошко крошечными ножками в голубых башмачках и танцует, танцует танец холода, танец веселья — лишь бы отогреть душу, хрупкую деревянную душу, охраняющую удачу. Как только стемнеет, она с мольбой возденет руки к небу и по своему вкусу сотворит маленькую лунную ночь.

В Эскориале

Ну, словом, видишь-то себя девушкой; она идет куда-то вдаль, и горизонт ей улыбается. Волны набегают — или не набегают, — но плещутся так мелодично, так нежно. Даже страшно. Но, с одной стороны, крепкое тело, золотистая кожа, чистые голубые — ну ладно, зеленые — глаза, на лбу ни морщинки, а с другой или с третьей, сверху, снизу, не знаю, изнутри — вот-вот, изнутри! — просто нищенка, попрошайка, ночующая под мостом, прижав к груди старую, облезлую куклу, вечно пьяная, потасканная, беззубая, изъеденная раком сифилитичка, и что с того, что на самом-то деле именно сегодня в отеле на краю бассейна под плотоядными взглядами многочисленных мачо ей дарована вся цветущая плодоносная Гишпания! Все равно ведь сифилитичка, нет, не в прямом смысле, не так, чтобы сломя голову мчаться к сифилитологу, но душевно, умственно изглоданная, искусанная — тебя, милочка, пожевал и выплюнул тигр: просто он был сыт, вот почему (так жить нельзя, а потому-скорее, скорее самоубиться!). Обгрызенная, изношенная, израненная, неизлечимая — несмотря на эти твои голубенькие или, ладно, так уж и быть, зелененькие глазки.

Потрепана, изъедена,
Давным-давно на грани,
И никакого смысла за этим не видать.

Впрочем, может, самоубиться как-нибудь иначе? Вернуться в Буэнос-Айрес, продолжить учебу?

А потом — лихо, играючи пользоваться приобретенной эрудицией. Взяться хоть за галисийско-португальские песни. Или песенки про залетку-милого дружка. Коли ночка темным темна, а дороженька не длинна… Исследовать что-нибудь, какую-нибудь эдакую тему, ну, не знаю — к примеру: «И откуда только берется такая красота» — стыдливо отводя глаза от собственных пассажей, их ведь и читать-то неловко — так на улице стараешься не смотреть на некоторые лица, лица падших ангелов с синяками, полученными при падении из рая. Надо как-то все это отточить, углубленно, методично, как собирают марки, чтобы в один прекрасный день вдруг почувствовать нестерпимый зуд, неудержимое желание сей же час проникнуть в тайны беглого «е», выяснив, наконец, почему в детской считалке — район Медина-дель-Кампо — при передаче трогательной жалобы раненого ягненка вместо «бе-е-е» неизменно слышится «бя-я-я». И вот результат: вместо того чтобы рассыпаться в прах мигом, tout de suite, растянуть это занятие на чертовы годы, которых у меня в запасе, разумеется, прорва, распылить целые десятилетия на что-нибудь никому ненужное, чтобы заслужить post mortem, мраморную дощечку, на фасаде дома, где меня мать родила.