Мы жили высокó — седьмой этаж.Отсюда был далёко виден город.Он обгоревший, тихий был и гордый,пустынный был и весь, до пепла, — наш.А мы ходили в Летний по грибы,где, как в бору, кукушка куковала.Возили реже мертвых. Но гробыне появлялись: сил недоставалона этот древний горестный обряд.О нем забыл блокадный Ленинград.И первый гроб, обитый кумачом,проехавший на катафалке красном,обрадовал людей: нам стало ясно,что к жизни возвращаемся и мыиз недр нечеловеческой зимы.О нет, я не кощунствую!Так было!Нам все о жизни яростно твердило,и, точно дар торжественный, — для насвсе на земле явилось в первый раз.И солнце мы впервые увидалии с наших крыш, постов сторожевых, —Большой Земли мерцающие далив румяных зорях, в дымке синевы.До стона, до озноба, до восторгамы вглядывались в эту синеву…Прекрасная!Нельзя тебя отторгнуть.Ты — это жизнь.Ты есть — и я живу.…Я помню час, когда, толкнув рукойокошко, перекрещенное слепо,я в одичавший зимний угол свойвпустила полднем дышащее небо.Я отойти не смела от окна!Слепорожденный в первый день прозреньяглядел бы так, с таким же изумленьемна все, что знал под именем «весна»!VI