Стихи и эссе

Ведь, хотя феномены сами по себе никогда не являются в цельной системе связей лишь потому, что им даётся имя, мне повезло и я по ходу дела, в поисках слов (в лексиконе на букву «ф») случайно натолкнулась на числа, а именно на числа Фибоначчи, которые я восприняла как откровение, как образ возникновения и расширения Вселенной, что отвечало теории Большого взрыва, которая в то время являлась доминирующей. Когда родилась Вселенная, произошло вот что: всё, что в начале было спрессовано почти в ничто, взорвалось и начало расширяться во всех направлениях, движение, которое будет продолжаться, пока расширение не станет столь большим, что покажется, что всё исчезло и вновь обратилось в ничто или почти в ничто.

В общем, ещё один образ. Или же взгляд на мир как на общность различных явлений, носящую, хотя и, разумеется, не языковой, но очень красноречивый числовой характер, – общность и красоту, которые проявляются, например, в том, что в числах Фибоначчи предметно формулируются принципы роста различных растений, когда каждое число ряда определяется как сумма двух предыдущих, и числа в силу этого растут с невероятной быстротой, по экспоненциальной кривой, идущей полным ходом в бесконечное, но и одновременно всё точнее приближающей то, что мы, люди, называем «золотым сечением».

Поэтому я ощутила желание пуститься в увлекательную авантюру, соединив эту неязыковую универсальную поэзию с созданным людьми алфавитом или, вернее, намекнув на двойственность, присутствующую в нескончаемом ряду чисел.

Так зачем же усложнять дело, сочиняя стихи? Ответ мог бы состоять в том, наверное, что как раз самое сложное в сущности просто. Что такое роза? – когда мы об этом думаем, роза очень сложна, но в то же время и очень проста. «Роза это роза это роза», как говорит Гертруда Стайн, уже одним этим настойчивым повторением указывая на загадочность существования и розы и языка.

Обычно мы смотрим на розу как на порождение природы, часть её саморазвития, но на язык мы смотрим как на нечто, созданное людьми, нечто, на что обладаем патентом только мы.

Но как мы сами являемся частью удивительного биологического проекта, делающего Землю уникальной, во всяком случае в нашей области Вселенной, так же и язык является частью этого биологического проекта.

Принять такой взгляд на вещи не означает, что мы тем самым лишаемся свободной воли и можем переложить вину за все наши несчастья на биологическое развитие. В нашей власти остаётся и написать всё, что угодно, и изобрести всё, что угодно, к счастью или к несчастью, но лишь на определённом уровне. На другом уровне и свобода воли, и язык теряют всякое значение. Сама природа Солнца, которое горит и в конце концов сжигает самоё себя, само то, что смерть существует даже на вселенском уровне, делает нашу собственную обыденную смерть здесь, на Земле, образом того, что если мы и повелеваем всем, то лишь потому, что не повелеваем ничем. А если бы мы и вправду могли повелевать всем, то точно были бы не здесь просто потому, что у нас не было бы никаких оснований пытаться выжить.

В течение долгого времени, пытаясь выжить, мы, к счастью, научились делать вид, будто язык принадлежит только нам. Будто слово – это целиком наше изобретение, призванное заклинать и усмирять мир вокруг нас. И вот наконец, настолько продвинувшись в этом усмирении, мы открыли, как это усмирение усмиряет нас самих. И речь я здесь веду не о смирении, не о самообладании – мы даже ещё не разобрались толком, как в них следует упражняться, во всяком случае в масштабе общества.

Не исключено, что я следую этой идее, поскольку не представляю, чтобы человека ущемляла мысль о том, что нужно лишь прислушаться к музыке слова, чтобы понять, что и оно создано чем-то бо́льшим, чем мы сами. Из чего не следует, что оно обязательно должно называться божественным.

Но слово обязательно должно называться двойственным. Быть двойственным. Оно должно пребывать и внутри и снаружи. Оно должно быть внутри сознания, называющего что-то божественным, но одновременно и снаружи в этом божественном, порождающем сознание. И между этими двумя уровнями в стихах должен течь нестихающий диалог.

Возможно, функцию слова можно описать, использовав образ мембраны между внешним и внутренним, мембраны, регулирующей осмотическое взаимодействие между сознанием и окружающим миром.

И лишь когда своё место в стихах нашло достаточное количество слов, тем самым вызволив из памяти достаточно много забытого, но самого важного в жизни, и знание обыденное обретает связь со знанием врождённым, – когда всё это и многое другое реализовалось, выхватывая слова из воздуха или вырывая их с библиотечных полок, то в конце концов возникает некий баланс, выравнивается осмотическое давление, и функция мембраны становится ненужной. Слово окончательно становится самим собой.