Стихи и поэмы

не отвести лица!

Как трудно к тебе прорваться,

как трудно к тебе пробиться,

к тебе, которой вручила

всю жизнь свою — до конца.

Но, как сквозь терний колючий,

сквозь ложь, клевету, обиды,

к тебе — по любой дороге,

везде — у чужих и в дому,

в вагоне, где о тебе же

навзрыд поют инвалиды,

в труде, в обычной заботе -

к сиянию твоему.

И только с чистейшим сердцем,

и только склонив колено,

тебе присягаю, как знамени,

целуя его края, -

Трагедия всех трагедий -

душа моего поколенья,

единственная,

прекрасная,

большая душа моя.

Весна 1947

3

Друзья твердят: «Все средства хороши,

чтобы спасти от злобы и напасти

хоть часть Трагедии,

хоть часть души…»

А кто сказал, что я делюсь на части?

И как мне скрыть — наполовину — страсть,

чтоб страстью быть она не перестала?

Как мне отдать на зов народа часть,

когда и жизни слишком мало?

Нет, если боль, то вся душа болит,

а радость — вся пред всеми пламенеет.

И ей не страх открытой быть велит -

ее свобода,

та, что всех сильнее.

Я так хочу, так верю, так люблю.

Не смейте проявлять ко мне участья.

Я даже гибели своей не уступлю

за ваше принудительное счастье…

1949

Измена («Не наяву, но во сне, во сне…»)

Не наяву, но во сне, во сне

я увидала тебя: ты жив.

Ты вынес все и пришел ко мне,

пересек последние рубежи.

Ты был землею уже, золой,

славой и казнью моею был.

Но, смерти назло

и жизни назло,

ты встал из тысяч

своих могил.

Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад,

сквозь печи, пьяные от огня,

сквозь смерть свою ты шел

в Ленинград,

дошел, потому что любил меня.

Ты дом нашел мой, а я живу

не в нашем доме теперь, в другом,

и новый муж у меня — наяву…

О, как ты не догадался о нем?!

Хозяином переступил порог,

гордым и радостным встал, любя.

А я бормочу: «Да воскреснет бог»,

а я закрещиваю тебя

крестом неверующих, крестом

отчаянья, где не видать ни зги,

которым закрещен был каждый дом

в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб…

О друг, — прости мне невольный стон:

давно не знаю, где явь, где сон…

1946

Мой дом

А в доме, где жила я много лет,

откуда я ушла зимой блокадной,

по вечерам опять в окошках свет.

Он розоватый, праздничный, нарядный.

Взглянув на бывших три моих окна,

я вспоминаю: здесь была война.

О, как мы затемнялись! Ни луча…

И все темнело, все темнело в мире…

Потом хозяин в дверь не постучал,

как будто путь забыл к своей квартире.

Где до сих пор беспамятствует он,

какой последней кровлей осенен?

Нет, я не знаю, кто живет теперь

в тех комнатах, где жили мы с тобою,

кто вечером стучится в ту же дверь,

кто синеватых не сменил обоев -

тех самых, выбранных давным-давно…

Я их узнала с улицы в окно.

Но этих окон праздничный уют

такой забытый свет в сознанье будит,

что верится: там добрые живут,

хорошие, приветливые люди.

Там даже дети маленькие есть

и кто-то юный и всегда влюбленный,

и только очень радостную весть

сюда теперь приносят почтальоны.

И только очень верные друзья

сюда на праздник сходятся шумливый.

Я так хочу, чтоб кто-то был счастливым

там, где безмерно бедствовала я.

Владейте всем, что не досталось мне,

и всем, что мною отдано войне…

…Но если вдруг такой наступит день

тишайший снег и сумерек мерцанье,

и станет жечь, нагнав меня везде,

блаженное одно воспоминанье,

и я не справлюсь с ним, и, постучав,

приду в мой дом и встану на пороге,

спрошу… ну, там спрошу: «Который час?»

или воды, как на войне в дороге, -

то вы приход не осуждайте мой,

ответьте мне доверьем и участьем:

ведь я пришла сюда к себе домой,

и помню все, и верю в наше счастье…

1946

«О, не оглядывайтесь назад…»

О, не оглядывайтесь назад,

на этот лед,

на эту тьму;

там жадно ждет вас

чей-то взгляд,

не сможете вы не ответить ему.

Вот я оглянулась сегодня… Вдруг

вижу: глядит на меня изо льда

живыми глазами живой мой друг,

единственный мой — навсегда, навсегда.

А я и не знала, что это так.

Я думала, что дышу иным.

Но, казнь моя, радость моя, мечта,

жива я только под взглядом твоим!

Я только ему еще верна,

я только этим еще права:

для всех живущих — его жена,

для нас с тобою — твоя вдова.

1947

Стихи о любви

1

Взял неласковую, угрюмую,

с бредом каторжным, с темной думою,

с незажившей тоскою вдовьей,

с непрошедшей старой любовью,

не на радость взял за себя,

не по воле взял, а любя.

2

Я тайно и горько ревную,

угрюмую думу тая;

тебе бы, наверно, иную -

светлей и отрадней, чем я…

За мною такие утраты

и столько любимых могил.

Пред ними я так виновата,

что если б ты знал — не простил.

Я стала так редко смеяться,

так злобно порою шутить,

что люди со мною боятся

о счастье своем говорить.

Недаром во время беседы,

смолкая, глаза отвожу,

как будто по тайному следу

далеко одна ухожу.

Туда, где ни мрака, ни света -

сырая рассветная дрожь…

И ты окликаешь: — Ну, где ты? -

О, знал бы, откуда зовешь!

Еще ты не знаешь, что будут

такие минуты, когда

тебе не откликнусь оттуда,

назад не вернусь никогда.

Я тайно и горько ревную,

но ты погоди — не покинь.

Тебе бы меня, но иную,

не знавшую этих пустынь:

до этого смертного лета,

когда повстречалися мы,

до горестной славы, до этой

полсердца отнявшей зимы.

Подумать — и точно осколок,

горя, шевельнется в груди…

Я стану простой и веселой, -

тверди ж мне, что любишь, тверди!