Стихи и поэмы

таким ты запомнишься вечно.

А личный состав говорил об одном,

как будто б забыв про блокаду:

— Туда! По-балтийски сразиться с врагом,

на улицы Сталинграда!

О чем же еще мы могли говорить

в августе сорок второго?

Что фронта «союзник» не хочет открыть?

Мы знали — теперь не откроет.

Мы слышали отзвук обвалов глухих

оттуда, с приволжских откосов!

О, как мы читали в тот вечер стихи,

солдаты, поэты, матросы.

И вдруг, изумляя и радуя взгляд,

за ужином скудным и странным,

на маленьком блюде — сухой виноград

и даже вино — по стакану.

Мы так наслаждались!

— Скажи, капитан,

такое богатство — откуда?

— А это от шефов. Узбекистан.

Вы правы — похоже на чудо.

Мы в дружбе давнишней — Ташкент

и «Марат».

В осаде о нас не забыли.

Сквозь тысячи верст — привезли виноград

и сирот, маратовских малых ребят,

заботливо усыновили.

И медленно, тихо поднял капитан,

как будто б огромную чашу,

неполный и маленький легкий стакан

за верность народную нашу.

Ташкент, я припомнила этот глоток,

как мира, победы и счастья залог,

когда мы собрались под кущи твои

на праздники в честь Навои.

Он длился — щедрейший, обильнейший пир,

поэзии торжество…

За этот творящий и мыслящий мир -

как бились мы все за него!

И розы клубились, сияло вино,

и воздух звенел от стихов…

О родина света, где слиты давно

поэзия жизни и строф!

О родина дружбы, где счастье роднит,

где не разлучает беда!

О родина мира, — твой мир сохранит

народ навсегда, навсегда…

1949

«Какая темная зима…»

Какая темная зима,

какие долгие метели!

Проглянет солнце еле-еле -

и снова ночь, и снова тьма…

Какая в сердце немота,

ни звука в нем, ни стона даже…

Услышит смерть-и то не скажет.

И кто б ответил? Пустота…

О нет, не та зима, не та…

И даже нежности твоей

возврат нежданный и летучий,

зачем он мне? Как эти тучи:

под ними жизнь еще темней,

а мне уже не стать певучей.

Но разве же не я сама

себе предсказывала это,

что вот придет совсем без света,

совсем без радости зима?..

1940

К песне («Очнись, как хочешь, но очнись во мне…»)

Очнись, как хочешь, но очнись во мне -

в холодной, онемевшей глубине.

Я не мечтаю — вымолить слова.

Но дай мне знак, что ты еще жива.

Я не прошу — надолго, хоть на миг.

Хотя б не стих, а только вздох и крик.

Хотя бы шепот только или стон.

Хотя б цепей твоих негромкий звон.

1951

Отрывок («Достигшей немого отчаяния…»)

Достигшей немого отчаянья,

давно не молящейся богу,

иконку «Благое Молчание»

мне мать подарила в дорогу.

И ангел Благого Молчания

ревниво меня охранял.

Он дважды меня не нечаянно

с пути повернул. Он знал…

Он знал, никакими созвучьями

увиденного не передать.

Молчание душу измучит мне,

и лжи заржавеет печать…

1952

Обещание («Я недругов смертью своей, не утешу…»)

…Я недругов смертью своей не утешу,

чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.

Не вбит еще крюк, на котором повешусь.

Не скован. Не вырыт рудой из земли.

Я встану над жизнью бездонной своею,

над страхом ее, над железной тоскою…

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного стою…

1952

Из цикла «Волго-Дон»

1

Я сердце свое никогда не щадила:

ни в песне, ни в горе, ни в дружбе,

ни в страсти…

Прости меня, милый. Что было — то было.

Мне горько.

И все-таки все это — счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,

и то, что, страшась неизбежной напасти,

на призрак, на малую тень негодую.

Мне страшно…

И все-таки все это — счастье.

О, пусть эти слезы и это удушье,

пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.

Страшней — всепрощенье. Страшней -

равнодушье.

Любовь не прощает. И все это — счастье.

Я знаю теперь, что она убивает,

не ждет состраданья, не делится властью.

Покуда прекрасна, покуда живая.

Покуда она не утеха, а — счастье.

1952

2

Темный вечер легчайшей метелью увит,

волго-донская степь беспощадно бела…

Вот когда я хочу говорить о любви,

о бесстрашной, сжигающей душу дотла.

Я ее, как сейчас, никогда не звала.

Отыщи меня в этой февральской степи,

в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.

Если трудно со мной — ничего, потерпи.

Я сама-то себе временами не рада.

Что мне делать, скажи, если сердце мое

обвивает, глубоко впиваясь, колючка,

и дозорная вышка над нею встает,

и о штык часового терзаются низкие тучи?

Так упрямо смотрю я в заветную даль,

так хочу разглядеть я далекое, милое

солнце…

Кровь и соль на глазах!

Я смотрю на него сквозь большую печаль,

сквозь колючую мглу,

сквозь судьбу волгодонца…

Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мной

у ночного костра — он огромный,

трескучий и жаркий,

где строители греются тесной гурьбой

и в огонь, неподвижные, смотрят овчарки.

Нет, не дома, не возле ручного огня,

только здесь я хочу говорить о любви.

Если помнишь меня, если понял меня,

если любишь меня — позови, позови!

Ожидаю тебя так, как моря в степи

ждет ему воздвигающий берега

в ночь, когда окаянная вьюга свистит,

и смерзаются губы, и душат снега;

в ночь, когда костенеет от стужи земля, -

ни костры, ни железо ее не берут.

Ненавидя ее, ни о чем не моля,

как любовь беспощадным становится труд.

Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.

Это все про любовь. Это только она.