Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Традиция маскарадов началась еще при Петре I, окончательно сложилась в Екатерининскую эпоху, и увлечение маскарадами продолжалось на протяжении почти столетия. Маскарады устраивались во время новогодних праздников, включавших Рождество, Святки, Новый год, Крещение. В 1830 году В. В. Энгельгардт впервые в России открыл в своем доме публичные балы и маскарад, в Москве они проходили в зале Благородного собрания. Их любили за демократичность и некую интригу, за то, что они разрешали «сбросить оковы этикета»: дамы могли позволить себе чуть больше свободы в отношениях с мужчинами (например, первыми знакомиться, приглашать на танец). На маскараде можно было рискованно шутить, кокетничать, болтать с незнакомцами. Маскарад становился отдушиной, знаком естественности, откровенности, обнаружения того, что во вседневной жизни сдавлено приличием. Под маской могли скрываться самые разные по происхождению и социальному положению люди. Особенно любили «интриговать» девушки, на маскарадах дававшие себе волю.

Временами на маскарад являлся сам император в сопровождении августейшего семейства. Они входили в зал без масок, оставались недолго, на это время все как-то замирало, становилось чопорным, а после их отъезда веселье возобновлялось с новой силой.

Правда, из-за пестроты публики считалось, что порядочной женщине здесь не место. М. Ю. Лермонтов в знаменитой драме «Маскарад» и позже в стихотворении «Как часто, пёстрою толпою окружён…» отзывался об этих увеселениях чрезвычайно резко:

Как женщине порядочной решиться
Отправиться туда, где всякий сброд,
Где всякий ветреник обидит, осмеет;
Рискнуть быть узнанной…

Но как велик был соблазн! Никому не известная маска могла себе позволить поведение, недопустимое строгим светом, даже рискованные шутки и признания, волнующие кровь… Злые языки передавали, будто императрица, переодевшись в домино, возвращалась сюда инкогнито. В дневниковой записи Д. Ф. Фикельмон от 14 февраля 1833 года подробно описан дебют жены Николая I в маскараде под именем м-ль Тимашевой.

Здесь Александра Федоровна могла встретиться и под романтичную музыку слиться в танце с предметом своего платонического увлечения – князем А. Трубецким, называемом в ее интимной переписке «Бархатом». Но даже столь невинные приключения были рискованны и чреваты осуждением. Так, Пушкин с возмущением писал о посещении императрицей маскарадов Энгельгардта, хотя она позволяла себе разве что легкий флирт, «мазурочную болтовню». И это продолжалось недолго – император выслал Трубецкого за границу.

Почему было выбрано именно имя «Тимашева»? Можно ли считать это всего лишь совпадением? Неужели наша героиня излишне часто посещала эти увеселения? Но если и так, она даже в наэлектризованной атмосфере маскарада вела себя исключительно благопристойно, иначе императрица не назвалась бы ее именем.

Много лет спустя, на одном из них, состоявшемся в феврале 1875 года, цесаревич Александр Александрович нарядился «атаманом», а император Александр II оделся Петром Великим, и «в руках его была знаменитая дубинка, но одеяние это ему не шло, и он скоро его снял. Александр II был слаб, и это на подсознательном уровне осознавалось многими, поэтому ему и «не шел» образ Петра Великого с его «увещевателем». Маскарадный костюм «разрушал» и без того не слишком прочный образ монарха, поэтому в 1870-х годах маскарадная традиция стала постепенно исчезать из придворного досуга.

Подробностей о светской жизни Екатерины Александровны, наполненной многочисленными балами, раутами, вечерами, не сохранилось. Эта блестящая круговерть увлекала, рождала новые мысли и ощущения, тревожила воображение. Круг ее общения был широк, но душа нараспашку в свете не только не приветствовалась, но даже осуждалась, излишняя откровенность рассматривалась как моветон. Кому же Тимашева изливала сердце? Ведь о психотерапевтах в ее время слыхом не слыхивали. В больших семьях можно было поделиться с маменькой, сестрами… Ничего этого у Тимашевой не было. Не раскрывать же сердце злоязычной Катиш Киндяковой. В подобном положении прибегали к «немым наперсникам» – дневникам. В определенной мере все русские сентиментальные дневники ориентированы на «Исповедь» Руссо, создавались под ее влиянием. Руссо обязательный «герой» почти всех дневников той эпохи. Именно Руссо привлек внимание к проблеме самоизображения человека. Известны дневники А. Радищева, В. Жуковского, братьев Тургеневых, А. О. Смирновой (Россет), А. Вульфа, К. Батюшкова, М. Муравьева… Многие из них стали своего рода художественными произведениями.