Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Над плотиком бьется наконец радиозонд, упруго покачивается. Митя крепит аппаратуру. Шар рвется из рук. Плот прыгает под ногами, готовый опрокинуться. Плот неуправляем, и волны относят его от берега все дальше. Ноги заливает волна.

Еще мгновение, и шар наклонно уходит в высоту — в небо, — исчезает в темноте, и тут же Митя видит: над морем, над аэродромом, подвешенные на парашютах, зажигаются яркие огни, — и аэродром, и машины, и люди — полосы и строения, — море и плотик и он — он сам себя в этот миг ясно со стороны увидел — маленький на плотике, видный отовсюду, — все заливает ослепительный свет. Тут же разрывы грянули, — полыхнуло огнем в полнеба. Бензин, — сразу понял Митя, — нащупали, падлы, — вспомнил он Знахарчука, и тут же рядом ухнуло, плот качнуло высоко, и Митя упал, по плоту распластавшись: руки-ноги в стороны. — Опять ударило, плотик швырнуло, и больше Митя не помнил ничего.

Пришел в себя уже на аэродроме.

— Вот… — говорил он и тянул бумажку, — сводка вот… Десять минут задержки… Бомбежка…

С плаща капала на бетон вода, и он стоял в луже. Подполковник смотрел мимо него. Полыхал огонь, и было светло, Митя понять не мог, отчет — то ли пожар, то ли утро.

— Хорошо… — сказал подполковник, взял бумажку и не глядя сунул в карман, — на шестой беги… Тушить надо…

Огонь обжигал глаза, дышать было нечем — горечь и бензиновый смрад, — кишку удерживали вчетвером, хлестала вода. Рядом горела машина…

— Где девятнадцатый?.. — прокричал Митя.

— В полете, — ответили.

— Сколько еще горючего?..

— Полтора часа… — сказали, и Митя запомнил — «полтора часа».

«Полтора часа… Полтора часа…»

Утро. Митя спал, свернувшись, в плаще и ботинках. Солнце поднялось, светило сквозь стволы и листву сюда, на поляну.

«Полтора часа», — снилось ему, но глаз он не открывал, а со стороны солнца опять мелькнула тень, и штурмовик, сделав круг, мягко плюхнулся в траву, пробежал по поляне, встал. Фонарь щелкнул. Наташа была на земле. Митя спал. Она подошла к нему и дотронулась до воротника. Митя дернулся, сел, озирался.

— Заснул, родненький?.. — спросила Наташа.

— Ага… — сказал Митя огорченно. — Я ждал и вдруг…

— И я теперь… — сказала Наташа. — Спать… до вечера… До ночи… Спать… до вечера… До ночи… Спать… — говорила она и уходила, исчезала между деревьями, а Митя сидел на поляне один. Самолет стоял рядом.

Митя ехал по полю на велосипеде в сторону города. Солнце поднималось. Дома стояли на горизонте белые, утренние.

— Он наверху, по-моему… — сказал Мите вахтер. — В большой декораторской… С утра небо раскрашивать должен…

И Митя пошел наверх.

Зал над сценой был очень низким, но и большим. «Вроде как в спичечном коробке», — подумал Митя. Во Всю огромную его площадь по полу было расстелено полотнище. Леша — босой, штаны закатал до колена — переступал по полотнищу ногами, как полотер — где быстро, где медленно, будто танцевал. Время от времени выкрикивал «сюда», и помощник — он вне полотнища стоял, на дощатом полу, — размахнувшись, выхлестывал на полотнище ведерко синей жидкости. «Это краска небесная», — соображал Митя.

— Леша, привет! — сказал Митя.

— Здрасьте! — сказал Леша, но танца не прекратил. — Ты где шатаешься?

— Выйди на минуту! — попросил Митя.

— Исключается, — сказал помощник.

— Ты покури, — сказал Леша. — Десять минут.

Митя стоял. На танец глядел, — помощник опять ведро краски на полотнище швырнул.

Курили у винтовой лестницы.

— Где ты шатаешься? — опять спросил Леша.

Митя смолчал.

— Она с ума сходит, — сказал Леша. — И все шишки на меня.

— Кто? — не сразу сообразил Митя.

— Светлана. Она мне звонила. И сюда приезжала. Я обещал, что ты, как появишься, позвонишь сразу. Ты понял?

— Понял… — сказал Митя. — Ты бы мог для меня сделать одну вещь?

— Какую вещь?

— Ну, не совсем для меня. Для одного хорошего человека. Очень хорошего. Что-нибудь выдающееся. Ну, вроде того куста…

— Какого куста?

— Сирени. Помнишь, ты мне показывал…

— Помню.

— Только куст нельзя. Не дотащить. Это на поляне. За рекой. Тут не куст надо…

— А что?

— Я не знаю. Ты придумай. Чтобы петь и плакать…

— Чтобы петь и плакать? — задумался Леша.

— Ну да. А человек очень хороший. Ему надо. Понимаешь?

— Понимаю… — сказал Леша, мало что понимая. — Фейерверк можно, фигурный, с россыпью…

— Это хорошо, — обрадовался Митя. — Хотя нет, грохоту много.

— Можно и без грохоту… — сказал Леша. — Малошумный фейерверк фигурный. С россыпью.

— С россыпью, — повторил Митя. — Замечательно.

— Хорошо, — сказал Леша. — Я сделаю. Жене позвонишь?

— При чем тут жена?

— Она тоже человек. И тоже хороший, наверное…

— Наверное, — сказал Митя.

— Ты мне, я тебе. Так и договоримся.

— Здравствуй, — Света старалась говорить в трубку просто, без раздражения. — Спасибо, все в порядке. Как у тебя?

— Как у него? — спросила бабка.

— Ах, хорошо, У него хорошо, — объяснила матери Светлана.

— Слава богу.

— Ничего особенного не случилось. Тебе с работы звонили. Интересовались, не болен ли. Я сказала, что совершенно здоров. Ну да. Как в воду глядели. Тебя срочно просил зайти Онаний Ильич. Вот, собственно, и все.