Стихи в последнюю ночь Земли

допил пиво, достал еще одно, открыл его и

влез в

ванну.

телефон зазвонил

опять.

я вылез из ванны с пивом и

стекая

подошел к телефону, взял

трубку.

«алло?»

«ты, сукин сын, я все равно

тебе не верю!»

бросила трубку.

я вернулся в ванную с пивом,

оставляя за собой еще один мокрый

след.

а когда уже забрался в ванну

телефон зазвонил

опять.

я дал ему позвонить, считая

звонки: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9,

10, 11, 12, 13, 14, 15,

16…

бросила трубку.

затем, наверно, 3 или 4 минуты

прошло.

телефон опять

зазвонил.

я сосчитал звонки:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8,

9…

потом все

стихло.

примерно тут я вспомнил, что

забыл в машине

ботинки.

плевать, вот только пара у меня

оставалась одна.

хотя есть возможность, что никто

и не позарится угонять эту

машину.

я вылез из ванны взять еще одно

пиво,

оставляя еще один след

за собой.

таким был конец

долгого

долгого

дня.

тюльпаны с теплицами

конечно, я могу умереть в ближайшие десять минут

и я к этому готов

но по-настоящему меня тревожит вот что —

мой редактор-издатель[3] может уйти на пенсию

хотя он на десять лет моложе

меня.

всего 25 лет назад (я находился в том зрелом

пожилом возрасте 45)

мы зачали свой нечестивый союз, чтобы

пощупать литературные воды,

причем ни один из нас не был

известен.

я думаю, нам кое в чем повезло и везет в чем-то до сих

пор

однако

довольно велика вероятность

что он предпочтет теплые и приятные

деньки

среди сада

задолго до меня.

писать опьяняет само по себе

а вот издавать и редактировать,

пытаясь оплачивать счета

само по себе

истощает

сюда также входит иметь дело с

мелкой сучностью и капризами

многочисленных

так называемых баловней гения, каковые

совсем не они.

я не стану винить его в том, что он

отвалит, и надеюсь, пришлет мне фото своего

Переулка Роз, своего

Проспекта Гардений.

придется ли мне искать других

пропагандистов?

тот приятель в русской

ушанке?

или та морока с Востока

с космами

из ушей, с мокрыми и

сальными губами?

или же мой редактор-издатель

уходя в мир тюльпанов с

теплицами

передаст всю

механику

бывшего своего ремесла

двоюродному брату,

дочери или

какому-нибудь Паундианцу с Большого

Сюра?[4]

или же просто завещает все

дальше своему

Экспедитору

который восстанет подобно

Лазарю,

теребя вновь обретенную

важность?

можно вообразить

ужасное:

«Г-н Чинаски, все ваши работы

теперь должны подаваться в

форме Рондо

и

отпечатанными

через три интервала на рисовой

бумаге».

власть разлагает,

жизнь калечит

проходит

всё, а от

бородавок

не лечат.

«нет-нет, г-н Чинаски:

в форме Рондо!»

«слушай, чувак, – спрошу я, —

ты разве не слыхал о

тридцатых?»

«тридцатых? это еще

что?»

мой теперешний редактор-издатель

и я

временами

действительно обсуждали тридцатые годы,

Депрессию

и некоторые уловки, каким

она обучила нас —

например как перетерпеть на почти что

фиге с маслом

и все равно

двинуться дальше.

так вот, Джон, если это случится, наслаждайся

своей интерлюдией в

растениеводстве,

культивируй и переноси пыльцу

с куста

на куст, поливай только

ранним утром, стели

соломку, дабы предотвратить

рост сорняков

и

подобно мне в моей писанине:

не жалей

навоза.

и спасибо, что

обнаружил меня на

Авеню ДеЛонгпре, 5124.

на полпути между

алкоголизмом и

безумием.

вместе мы

бросили перчатку

и есть те, кто вызов принял

даже сегодня, гораздо позднее

таких принявших можно

найти

а огонь поет

меж

деревьев.

воздух и свет и время и пространство

«– знаешь, у меня ведь тоже была семья, работа, что-то

постоянно

мешало

а теперь

дом я продала, нашла вот это

место, большую студию, видел бы ты, сколько там пространства, сколько

света.

впервые в жизни у меня будет свое место и время, чтобы

творить».

нет, голубушка, если ты собираешься творить

то будешь творить, вкалывая

по 16 часов в день в шахте, или

будешь творить в комнатушке с 3 детьми

сидя на

пособии,

будешь творить, когда мозги и

тело наполовину

разлетелись в куски,

будешь творить слепой

искалеченной

обезумевшей,

будешь творить даже когда кошка лезет тебе на

спину, а

весь город дрожит землетрясеньем, бомбардировкой,

потопом и полымем.

голубушка, воздух и свет и время и пространство

не имеют с этим ничего общего

и ничего не создают

если не считать, может быть, жизни подольше чтоб

находить

новые

отговорки.

орел сердца —

о чем будут писать через 2000

лет

если

еще будут?

сейчас вот

я пью белое каберне-совиньон и

слушаю

Баха: очень

любопытно: эта

нескончаемая смерть

эта

нескончаемая жизнь

глядя

вот на эту руку

с сигаретой

чувствую, будто

сидел тут

всегда.

вот

войска со штыками

осадили

город внизу.

мой песик Тони улыбается

мне.

славно

когда мне славно

просто так, без причины;

или же

с ограниченным

выбором

все равно

выбирать;

или немного любить,

а не цепляться за

ненависть.

вера, брат, не в

богах

а в

себе:

не спрашивай

говори.

я тебе говорю:

такая прекрасная

музыка

поджидает

только в

тенях

ада.

ярко-красная машина

я стараюсь избегать состязаний в скорости на автотрассах,

но самое занятное —

то

что меня всегда штрафуют за превышение именно когда

я тихонько еду

сам по

себе.

когда же я берусь тягаться в скорости, стремглав

перескакивая между полосами

чуть ли не на 100 милях в час

полиции никогда поблизости

нет.

когда меня тормозят за превышение – это всегда

за ленивую постоянную скорость