Стихотворения

Я вспомнил угрюмые думы, Забытые мною уже...

И стало угрюмо, угрюмо И как-то спокойно душе.

Неизвестный

Он шел против снега во мраке, Бездомный, голодный, больной. Он после стучался в бараки В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая Какая-то бабка в упор Сказала, к нему подступая:

— Бродяга. Наверное, вор...

Он шел. Но угрюмо и грозно Белели снега впереди!

Он вышел на берег морозной, Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и снова Забылся, качнулся вперед...

Он умер без крика, без слова, Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый...

А люди вели разговор Все тот же, узнавши об этом:

— Бродяга. Наверное, вор.

Гроза

Поток вскипел и как-то сразу прибыл! По небесам, сверкая там и тут, Гремело так, что каменные глыбы Вот-вот, казалось, с неба упадут!

И вдруг я встретил рухнувшие липы, Как будто, хоть не видел их никто,

И впрямь упали каменные глыбы И сокрушили липы... А за что?

Осенний этюд

Утром проснешься на чердаке, Выглянешь — ветры свистят! Быстрые волны бегут по реке, Мокнет, качается сад.

С гробом телегу ужасно трясет В поле меж голых ракит.

— Бабушка дедушку в ямку везет, — Девочке мать говорит...

Ты не печалься! Послушай дожди С яростным ветром и тьмой,

Это цветочки еще — подожди! — То, что сейчас за стеной.

Будет еще не такой у ворот Ветер, скрипенье и стук.

Бабушка дедушку в ямку везет, Птицы летят на юг...

ПОСЛЕДНЯЯ ночь

Был целый мир

зловещ и ветрен, Когда один в осенней мгле В свое жилище Дмитрий Кедрин Спешил, вздыхая о тепле...

Поэт, бывало, скажет слово В любой компании чужой, —

Его уж любят, как святого, Кристально чистого душой.

О, как жестоко в этот вечер Сверкнули тайные ножи!

И после этой страшной встречи Не стало кедринской души.

Но говорят, что и во прахе Он все вставал над лебедой, — Его убийцы жили в страхе,

Как будто это впрямь святой.

Как будто он во сне являлся И так спокойно, как никто, Смотрел на них и удивлялся,

Как перед смертью: — А за что?

Медведь

В медведя выстрелил лесник. Могучий зверь к сосне приник. Застряла дробь в лохматом теле. Глаза медведя слез полны:

За что его убить хотели? Медведь не чувствовал вины! Домой отправился медведь,

Чтоб горько дома пореветь...

В МИНУТЫ МУЗЫКИ

В минуты музыки печальной Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры Гонимых снегом журавлей...

Давно душа блуждать устала В былой любви, в былом хмелю, Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких — Попробуй их останови! — Перекликаясь, плачут скрипки О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий, И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный, Как будто время ни при чем...

В минуты музыки печальной Не говорите ни о чем.

<1966>

Промчалась твоя пора!

Пасха под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом, С гульбой посреди двора, Промчалась твоя пора!

Садились ласточки на карниз, Взвивались ласточки в высоту... Но твой отвергнутый фанатизм Увлек с собою и красоту.

О чем рыдают, о чем поют Твои последние колокола?

Тому, что было, не воздают И не горюют, что ты была. Пасха под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом, С гульбой посреди двора, Промчалась твоя пора!..

1966

* * *

В полях сверкало. Близилась гроза. Скорей, скорей! Успеем ли до дому? Тотчас очнулись сонные глаза,

Блуждает взгляд по небу грозовому.

Возница злой. Он долго был в пути. Усталый конь потряхивает гривой,

А как сверкнет — шарахнется пугливо И не поймет, куда ему идти.

Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь, Как славен дом и самовар певучий!

Вон то село, над коим вьются тучи,

Оно село родимое и есть...

1966

Осенняя луна

Грустно, грустно последние листья,

Не играя уже, не горя,

Под гнетущей погаснувшей высью,

Над заслеженной грязью и слизью Осыпались в конце октября!

И напрасно так шумно, так слепо,

Приподнявшись, неслись над землей, Словно где-то не кончилось лето, Может, там, за расхлябанным следом, — За тележной цыганской семьей!

Люди жили тревожней и тише,

И смотрели в окно иногда, —

Был на улице говор не слышен,

Было слышно, как воют над крышей Ветер, ливень, труба, провода...

Так зачем, проявляя участье,

Между туч проносилась луна И светилась во мраке ненастья,

Словно отблеск весеннего счастья,

В красоте неизменной одна?

Под луной этой светлой и быстрой Мне еще становилось грустней Видеть табор под бурею мглистой, Видеть ливень и грязь и со свистом Ворох листьев, летящий над ней...

<1966>

Старая дорога

Всё облака над ней,

всё облака...

В пыли веков мгновенны и незримы, Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука.

Навстречу им июльские деньки Идут в нетленной синенькой рубашке, По сторонам — качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса...

Как царь любил богатые чертоги,

Так полюбил я древние дороги И голубые

вечности глаза!

То полусгнивший встретится овин,

То хуторок с позеленевшей крышей,

Где дремлет пыль и обитают мыши Да нелюдимый филин-властелин.

То по холмам, как три богатыря,

Еще порой проскачут верховые,