Стихотворения

Реальность Цветаевой отличается от действительности обычных людей, в том числе и многих поэтов (сама Цветаева считала, что она сродни только Р. М. Рильке и Б. Пастернаку), тем, что в ней нет места таким понятиям, как повседневность, будничность, рутина, просто обычность – всего того, что принято называть «прозой жизни». «Проза – это то, что примелькалось. Мне ничто не примелькалось: Этна – п. ч. сродни, куры – п. ч. ненавижу, даже кастрюльки не примелькались, п. ч. их: либо ненавижу, либо: не вижу, я никогда не поверю в «прозу», ее нет, я ее ни разу в жизни не встречала, ни кончика хвоста ее. Когда подо всем, за всем и надо всем: боги, беды, духи, судьбы, крылья, хвосты – какая тут может быть «проза». Когда всё на вертящемся шаре?! Внутри которого – ОГОНЬ»[30]. В этих словах – ключ к пониманию мировидения-мирочувствования Цветаевой. Она обладала особым даром воспринимать мир в его драматической полноте, когда все взаимодействует со всем, движется, дышит, живет.

Во времени и пространстве – вне времени и пространства. В бесконечной вечности сущего.

На это у нее был абсолютный слух. «Я – то Дионисиево ухо (эхо) в Сиракузах, утысячеряющее каждый звук. Но, утверждаю, звук всегда есть. Только вам его простым ухом (как: простым глазом) не слыхать»[31].

Ее дар был пророческим, каким описан он в вещем стихотворении Пушкина, – от Бога.

Природное христианство было основой личности Цветаевой: «Мне был дан в колыбель ужасный дар – совести: неможéние чужого страдания» (письмо В. Н. Буниной, 22 ноября 1934 г., т. VI, с. 280). Какие бы человеческие страсти ни одолевали ее, она оставалась верна евангельским заветам. Способность всегда – ежедневно, ежечасно, ежеминутно – ощущать под ногами непрерывно кипящую лаву напрямую связана с постоянным – ежедневным, ежечасным, ежеминутным – переживанием главного События в истории человечества – явления Христа: акт сотворения Мира неотделим от акта сотворения Человека. И как процесс созидания Бытия длится по сей день, так и процесс созидания человека непрерывен. С редкой для искусства XX века прозорливостью видела Цветаева эту деятельную, огненную, рождественскую и пасхальную связь всего тварного мира.

Религиозное чувство Цветаевой – природное, глубокое, лишенное обрядовой суеты (особенно в стихах), хотя и не отвергающее церковные установления. Оно не только в умении видеть во всем (даже «в кастрюльке») проявление божественной воли, жить «при свете совести», но и в чуткой родственности миру природы и особенно в интенсивном диалоге с прошлым, с предками, с предшественниками – «с отцами». Душа поэта свободно общалась с деревьями и травами, птицами и камнями, вживалась во все эпохи, говорила на всех языках. «Получалось как-то так, – вспоминал современник, – что она еще девочкой, сидя на коленях у Пушкина, наматывала на свои пальчики его непослушные кудри, что и ей, как Пушкину, Жуковский привез из Веймара гусиное перо Гёте, что она еще вчера на закате гуляла с Новалисом по парку, которого в мире быть не может и нет, но в котором она знает и любит каждое дерево»[32]

Многие современники, среди которых можно встретить даже самых близких Цветаевой людей (муж, дочь, сын), часто упрекали ее в том, что она выдумывает реальность, наделяет ее несуществующими качествами и смыслами. Впрочем, мирились с этим – и прощали. Кто с насмешкой, кто с сочувствием: «Не будем за это слишком строго осуждать Цветаеву. Настоящие природные поэты, которых становится все меньше, живут по своим собственным, нам не всегда понятным, а иной раз и малоприятным законам»[33]. (Так писал друг!)

А нужно было не «прощать», а внимать: напрягать ум, воображение, душу.

Чтение Цветаевой требует не просто понимания, но и – сотворчества: «Книга должна быть исполнена читателем как соната. Буквы – ноты»[34]. И – сотрудничества: «исполнять» Цветаеву совсем не просто. Особая образность Цветаевой облечена в особые ритмы. «Перенасыщенный ударениями гармонически цветаевский стих непредсказуем; она тяготеет более к хореям и к дактилям, нежели к определенности ямба, начала ее строк скорее трохеические, нежели ударные, окончания – причитающие, дактилические. Трудно найти другого поэта, столь же мастерски и избыточно пользовавшегося цезурой и усечением стоп. Формально Цветаева значительно интересней всех своих современников, включая футуристов, и ее рифмовка изобретательней пастернаковской»[35]. Поэтика Цветаевой отличается не только технической изощренностью, но и предельной концентрацией смысла: каждая строфа, каждый стих, каждое слово и даже слог рассчитаны на многоуровневое восприятие – чтение и перепрочтение.