Стихотворения

Что будет он юнгой, не струсит если,

И будет получать полсоверена.

Наутро мать мне собрала в дорогу

Отцовский сундучок, пустой почти что,

И нож его отточенный тяжелый,

Предмет моих мальчишеских мечтаний,

На пояс мне повесила и молча

Заплакала, склонившись надо мной.

И через час вдали: растаял берег,

А я усердно в камбузе старался

До блеска солнца вычистить кастрюли.

И ухо, незнакомое досель

С пожатьем жестких сильных пальцев кока,

Горело сильно.

...Я отложил перо и глянул вниз.

Как мне знакомо это побережье,

Как мирен день осенний, светлый, теплый!

Под старость видишь прошлое яснее,

Но те в могиле, кто могли б понять

Их старого товарища Годфрея.

И так я рос наперекор судьбе

И не гнушался никакой работой.

Из поваренка сделался юнгой.

Канат, что прежде жег мои ладони,

Он мягок стал в сравнении с шершавой

И загрубевшей от труда рукой.

Я стал матросом. Дальше капитан,

Мое морское рвение заметив,

Меня назначил сразу рулевым,

И я подумал, что отец спокойно

Теперь уснет в своей сырой могиле,

И заступил на вахту у руля.

Все те порты, что только понаслышке

Я знал, теперь открылись предо мною,

И я увидел, как поют и пляшут

В холодном Нью-Фáундленде матросы,

Увидел, как даяки на Борнео

Пьют ром из человечьих черепов.

Я возмужал, но странно мне, что драки

И та любовь, что ценится на деньги,

И ром, который дешев в южных землях,

Меня не привлекали, но иная

Мечта меня вела и окрыляла

И говорила: «Здесь твоя дорога».

Давно меня влекло узнать, какими

Загадочными тайнами владеет

Тот капитан, иль шкипер, иль арматор,

Который в ночь, в беззвездьи и в тумане,

Ведет корабль, и лишь компáс подмога

Не слишком верная ему в пути.

Шесть лет я слушал голоса погоды,

Глядел на рябь чуть видную течений,

По звездам и по солнцу научился

Примерно место находить свое,

Но внятно мне, что не было секретов,

А был лишь опыт многих сотен лет.

Давно меня к себе манили солнце

И звезды отдаленные, по ним-то,

Устроенным навечно маякам,

Хотелось так мне курсы направлять,

Чтоб точно знать, где в море я безбрежном,

Где мой корабль проходит по волнам.

Вторым помощником я был уже в ту осень,

Когда мы подходили к Сан-Доминго.

И вдруг мне стало ясно, что теперь

Я на пути надежном, что решенье

Того, что думал я и дни и ночи,

Созрело вдруг и в сердце и в мозгу.

Я заперся в каюте и сказался

Больным начальству. В радостном волненье

Два дня, две ночи я чертил на плотной,

Подмоченной слегка водой бумаге

Мою мечту, что зримою предстала

На вахте поздней взору моему.

Подобье треугольной легкой рамы,

Одна шестая градусного круга

Служила вместо третьей стороны.

В углу же верхнем закрепил линейку,

Как радиус она могла вращаться,

Скользя концом по градусной дуге.

Зеркального стекла кусочек малый

Я поместил в начале той линейки,

Второй осколок зеркала на раме

Был укреплен. Потом я взял трубу

Подзорную с хорошим полем зрения

И привинтил ее сквозь кольца к раме.

Но должно здесь заметить, этот труд

Свершен был в стенах отческого дома,

Затем что Дикинсон, владелец барка,

Узнав, что я сижу в своей каюте

По целым дням, подумал, что рехнулся

Его помощник, и прогнал меня.

Я обнял мать любезную мою

И чувствовал, что дней уже немного

Нам вместе быть; она же второпях,

От радости нежданной задыхаясь,

Все так спешила со своим обедом,

Как будто был еще мальчишкой я.

Я ей сказал про то, что я уволен,

И про мечту, которой жил я ныне,

И с твердостью, внезапной в эти годы,

Сказала мать мне: «Милый сын, коль прочно

Уверен ты, иди вперед не труся,

И сердце материнское с тобой».

Визжала медь под легкою пилой,

Дни пролетали быстро за работой,

И наконец я вышел утром к морю,

Держа в руках горячих угломерный,

Построенный прилежно инструмент,

Который я назвал тогда секстаном.

Смотря в трубу сквозь стеклышко цветное

И тихо опуская алидаду,

Я видел ясно, что качнулось солнце

И медленно сползло по небосводу,

Сводимое рукой моею слабой

До синих вод седого океана.

Я записал отсчет, что был на лимбе,

И, не жалея времени и денег,

Отправился в тот вечер в дальний город,

Где жил известный всей стране ученый,

Отдавший жизнь свою далеким звездам,

Чтобы ему секстан свой показать.

Седой старик, он мне сказал серьезно,

Что ранее меня был дивный гений,

Что нынче спит в Вестминстерском аббатстве,

По имени сэр Исаак Ньютон,

Который дал идею инструмента,

Того, что я построил терпеливо,

Но мой секстан прекрасен, исключая

Необходимых мелких переделок,

И что отныне и звезда и солнце

Послужат вехой в помощь моряку,

Дабы вести его дорогой правой

Средь океанских яростных пучин.

Немало прожил я с тех пор на свете.

Мне помнится, как пастор в церкви, нашей

Сказал народу, что богопротивный

Томас Годфрей научен сатаною,

Он солнце и луну низводит с неба

И заставляет людям их служить.

Еще добавил пастор: «Кто дерзнет

Коснуться сей диавольской машины

(Под нею пастор разумел секстан),

Тот не достоин вечного прощенья

И в ад сойдет навеки, без возврата,

Как еретик».

В тот горький год скончалась мать моя,

Мабель Дунхам; уже пред самой смертью

Она просила схоронить ее

На том холме, откуда видно море

И слышен гул дробящейся воды.

«Там буду ждать, - она сказала слабо, -

Тебя, мой сын, когда ты будешь с моря

В родимый порт с удачей приходить.

И пусть уже мое истлеет тело,