К сожалению, работа в Союзе обернулась конфликтом с Блоком. Гумилев всю жизнь относился к старшему поэту с неизменным благоговением. Отношение Блока к Гумилеву тоже было вполне доброжелательным. Однако это не исключало принципиальных эстетических споров. Памятником их послужила более чем вежливая надпись Блока на подаренной Гумилеву книге: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилёву – автору „Костра“, читанного не только днем, когда я „не понимаю“ стихов, но и ночью, когда понимаю».
Для Блока поэзия была связана с ночным, иррациональным, бессознательным миром, тогда как для Гумилева миссия поэта заключалась в победе разума над хаосом, и он предпочел бы, чтобы его читали «днем». Иррационален, с точки зрения Гумилева, был лишь язык; тайна заключалась в самой природе слов. Эти мысли были высказаны им в знаменитом стихотворении «Слово», написанном в 1919 году – в разгар дружественных дискуссий с Александром Александровичем.
Увы, спустя год с небольшим эти дискуссии стали гораздо менее дружественными: поэтов втянули в соперничество из-за в сущности ненужного никому из них поста председателя петроградского Союза Поэтов. В начале 1921-го Блок написал направленную против Гумилева и Цеха Поэтов резкую статью «Без божества, без вдохновенья», на которую Гумилев не успел ответить: обоим поэтам оставалось жить по нескольку месяцев…
Первые стихи, написанные Гумилевым в советской России, казались возвращением на позиции «Чужого неба»: книга «Шатер», посвященная Африке, была частью задуманного Гумилевым грандиозного, но странного проекта – учебника географии в стихах. Отсюда неизбежная описательность. К тому времени, когда «Шатер» вышел (в 1921), Гумилев успел написать новую книгу, ставшую вершиной его творчества, – «Огненный столп». Уже в созданных в 1919 году стихах («Душа и тело», «Слово», «Персидская миниатюра», «Лес») и в более поздних («Шестое чувство», «Память», «Звездный ужас») мы видим, как найденные в «Костре» художественные решения обретают новый импульс, новое измерение. Теперь перед нами не отдельные лирические фантазии в духе «магического реализма», а цельный поэтический мир, порожденный лирической фантазией, причудливый, но удивительно реальный, осязаемый, связанный с архаикой, с воспоминаниями о первобытных временах и в то же время с апокалиптическим будущим.
Особое место среди стихотворений этого периода занимает «Заблудившийся трамвай», написанный в последние дни 1919 года, – по мнению многих, вершинное стихотворение Гумилева. Здесь поэт (и он сам это понимал) отходит от эстетики акмеизма. Воспоминания о собственной жизни вписываются в цепочку сложных, связанных тонкими ассоциациями образов; времена накладываются друг на друга, XX век смешивается с XVIII, Нева, Нил и Сена протекают рядом. Рядом с мечтой об «Индии духа» мы видим страшные строки – которые приобретают особый смысл в свете того, что мы знаем о судьбе самого поэта; кажется, что это сбывшееся предчувствие:
Другим «антакмеистическим» стихотворением стало «У цыган» (1920) – текст еще более экспрессивный и сложный по образности, хотя и менее совершенный, чем «Заблудившийся трамвай».
В то же время у позднего Гумилева есть и стихи, в которых он движется в прямо противоположную сторону – к «точности военного донесения и банковского чека», по выражению Исаака Бабеля (писателя, с которым Гумилев не успел познакомиться, но наверняка нашел бы общий язык и общие темы). Таково знаменитое стихотворение «Мои читатели»: