Стихотворения

Веру в силу просвещения не колеблют ни события французской революции, ни последовавший за нею террор последних лет царствования Екатерины II и Павла I. После воцарения Александра I Муравьев стремится реабилитировать науки в глазах нового императора. В докладе Комитета по рассмотрению уставов учебных заведений 1802 года после высокой оценки роли Петра I и начальных лет царствования Екатерины II в области просвещения указывается: «Но напоследок — потрясение славного просвещением государства... к несчастию слишком приписываемое философам и писателям, послужило, кажется, к остановлению сей монархини посреди ее таковых подвигов. С тех пор науки и произведения их представляются в некотором противуположении с общественным благосостоянием. Они понесли наказание за употребление их во зло несколькими извергами». В докладе подчеркивается необходимость свободы для ученых: «Дарование во все времена ненавидело принуждение. Самая тень унижения для него несносна. Подчинять его власти — все равно что истреблять его», — трижды варьируется излюбленная мысль Муравьева. Далее речь идет о необходимости распространения просвещения среди всех сословий: не только дворяне, но и купцы, и мещане, и мастеровые, и крестьяне должны иметь доступ к знаниям. Различие состояний не должно препятствовать поступлению в университет. Возможности образования должны быть расширены и для пола, «определенного природою доставлять государству граждан» [1].

В составлении этого документа принимал участие не один Муравьев, но именно доклад и проекты устава Московского университета были тщательно уложены в папку с надписью: «Бумаги, оставленные для Никитеньки». Чужих бумаг в наследство сыну не оставляют. Отобрав из своего большого архива именно эти бумаги, Муравьев подводил итог своей деятельности, завещал старшему сыну свою веру в силу просвещения, свою мысль о необходимости свободы для ученых и писателей, борьбу за распространение образования в России. А о том, что он сам не был удовлетворен реформами, свидетельствует краткая запись в дневнике: «Император ослабил кандалы писателей, но не снял уз. В Англии печатают так все, как думают» [2].

Верными средствами просвещения и нравственного усовершенствования Муравьев считает литературу, и, искусство, что вытекает из его взглядов на человека, близких просветительскому сенсуализму XVIII века. Человек познает мир посредством ощущений, опыта. От «плотских братьев, скотов» его отличает мышление, речь, «удивления достойное орудие» — рука, способность к изобретательности, воля, т. е. та сила, что «творит человека существом деятельным», заложенное самой природой стремление к «составлению общества», врожденное понятие прекрасного, блага, «способность увеличивать свои совершенства» (3, 6). Эти черты свойственны всем людям. История человечества убеждает, что низкий уровень цивилизации народов — явление временное: «Все варвары, все дикие определены, осуждены, кажется... просветиться» [1].

Каждый человек любит самого себя и стремится к счастью. Как существо общественное, «он приемлет участие во всем том, что происходит с людьми, его окружающими»[2]. Трудясь, человек получает несравнимое ни с чем удовлетворение. «Мы делаем добро другим, составляя собственное свое счастье»[3]. Если же человек думает только о себе, спокойно смотрит на несчастья людей, то рано или поздно угрызения совести покажут ему, что он «любил себя не так, как должно» (3, 33—34).

Взгляд на человека как на существо общественное, деятельное, неуклонно идущее по пути к прогрессу, учение о сочетании правильно направленного личного интереса с общественным свойственны французским, английским и русским просветителям XVIII века. Основываясь на учении английских философов-моралистов: Адама Смита, Гетчинсона, Шефтсбери, — Муравьев признает у людей наличие врожденного нравственного чувства, позволяющего человеку различать добро и зло, красоту и безобразие так же, как глаз различает свет и краски и устанавливает единство эстетического и этического идеала. Красота бывает физическая, видимая, «поражающая чувства наши в творениях природы и искусств», — и более высокая красота — нравственная, неотделимая от истины и добродетели. Задача литературы, предметом которой является «совершенство красоты нравственной или умственной (le beau ideal)» (3, 127), — способствовать развитию разума и нравственному усовершенствованию человека. Тот, чье «чувствительное сердце разумеет воздыхания Петрарка и разделяет величественную скорбь Федры и Дидоны», чья душа «возвеличивается при разительных изображениях Корнеля или при своенравных картинах Шекеспира», кто восхищается Ломоносовым, «красотами поэмы или расположением картины», не в состоянии строить своего счастья на несчастье других, искать удовольствия в беспутстве или в «подлой корысти» (3, 118, 123).