Стихотворения

Уже при описании греческих песен семейственных читатель русский заметил, что так называемые у них мирологи и у нас, хотя не имеют названия, но существуют: что простонародные женщины в России, а особенно в Малороссии, оплакивая мертвых, прибегают не к одним слезам и не имеющим связи воплям горести, но что плач их составляет особенный, у простых людей почти общий род оплакивания, в котором они обыкновенно исчисляют добродетели умершего, хвалят его и, жалуясь на свое вдовство или сиротство, распевают: Закрыл ты ясные очи свои! на кого же ты меня покинул? на кого оставил? что к сим, так сказать, формулам общим приговаривают разные нежные выражения — голубчик мой, ясный сокол мой! и проч.; так что плач сей, произносимый всегда особенным родом напева, носит на себе совершенное свойство миролога.— Читатель также помнит, что для празднества весны и мы имеем песню; что она хотя не под названием «Песня ласточки» известна, но существует в Малороссии и называемся веснянка, и что в начале весны молодые сельские женщины нарочно собираются на улицах, чтобы петь веснянку; что в Великороссии девятого марта в старинных домах, даже дворянских, делают для детей из теста птичек жаворонков; и что, стало быть, существовал и у нас какой-то обычай праздновать весну, и птица, такая же вестница весны, была вводима и в наше празднество, которое время истребило, но сохранило очевидный памятник оного. Посещавшие полуденную Россию также знают, что не на одной ярмонке, не на одном приходском празднике можно встретить и у нас слепых-нищих с кобзою за спиною; что одни из них играют на струнах сего орудия смычком другие перстами и поют разные песни; что песни эти суть не простые, общенародные, или не одни духовные, так называемые народом псалмы, которые в Великой и Малой России обыкновенно поют под окнами слепые-нищие, но какие-то особенные, в роде большею частию повествовательном, исторические, довольно длинные песнопения; [1] что песнопения сии рукописно нигде не существуют, хранятся только в устах слепых певцов, и, конечно, суть произведения людей сего состояния; произведения, у нас еще незнаемые, еще не обратившие на себя внимания наших литераторов, но не менее того доказывающие, что и наша поэзия простонародная давно имеет своих рапсодов, может быть немногим россиянам известных, как еще многое в отечестве нашем, но тем не менее подобных рапсодам нынешней Греции. При сих замечаниях нельзя не вспомнить еще и того, что в языке русском, а особенно малороссийском, встречаются слова гелленские — и такие, которые остались в языке новогреческом, и такие, которые не вошли в него; но что у нас сохраняют они как значения, иногда прямые, иногда переносные, так и звуки гелленские,[1] следовательно весьма давно занятые славянами у гелленов. Таким образом, когда нравы и обычаи греческие, как описывает их сам Фориель, представляют явные признаки древнего сближения славян с гелленами, и когда язык первых сохраняет явные следы взаимного влияния племен сих,[2] трудно читателю русскому согласиться, чтоб особенный вкус и дух новейшей народной поэзии греков можно было изъяснить тою одною причиною, которой издатель французский гадательно их приписывает.

Резкая особенность греческих песен исторических, для иностранца, конечно, чуждая, сильно поражает каждого русского, так сильно, что и тот, кто читал вскользь перевод французский, не мог во многих песнях не заметить чего-то знакомого, чего-то похожего на песни русские. Не читающие по-гречески могут подумать, что переводчик усиливался сообщить дух русский песням греков: так много между ними сходства. Не станем говорить о диких порывах гения и своевольных его переходах, сих свойствах, отличающих нашу поэзию простонародную, и находимых в песнях греков; не станем говорить об оборотах, движении стиха, любимых повторениях речей и фраз, о многих чертах, которые составляют особенность песен русских и встречаются в греческих, но которые приметны знающим оба языка. Обратимся к особенностям главнейшим песен греческих, к таким, которые с первого взгляда поражают читателя русского, в каком бы переводе он ни читал их. Песня, например, Буковалл своими сравнениями отрицательными: Не быков ли то бьют, не зверей ли травят? нет, то бьют не быков, и проч. так сходствует с нашими песнями простонародными, что если б не собственные имена и обстоятельства, нам чуждые, можно бы сказать, что это песня русская, по-гречески переведенная.— Род сих сравнений отрицательных, неизвестный древней поэзии греческой, составляет отличительное свойство нашей древнейшей поэзии, и высшей и простонародной; начиная с «Слова о полку Игореве»,[1] до новейших песен простонародных,[2] эти сравнения встречаются в них беспрерывно. Они встречаются и во многих песнях греческих.