Стихотворения. 1943 – 1997

Я прочту на лице своем мертвом
Одичалых словес письмена,
Как на мраморе полустертом,
Что разрушили времена.

На лице моем, желтом от горя,

Все скрижали земных перемен –
Здесь разрушена древняя Троя,
Здесь разграблен и пал Карфаген…

* * *

Последний волк на территории цивилизованного государства,
На территории общества,
Где есть сортиры, бардаки, общественные
Учреждения.

Последний волк принюхивается к запаху

Поредевшего леса,
Прячет в лапы усталую голову,
Он спит или мертв.

* * *

Если Бог уничтожит людей, что же делать котенку?..
«Ну пожалуйста, – тронет котенок всевышний рукав, –
Ну пожалуйста, дай хоть пожить на земле негритенку, –
Он, как я, черномаз и, как я, беззаботно лукав…

На сожженной земле с черномазым играть буду в прятки,

Только грустно нам будет среди опустевших миров,
И пускай ребятишек со мною играют десятки,
Даже сотни играют – и стадо пасется коров.

А корова – она на лугу лишь разгуливать может,

Чтобы вымя ее наполнялось всегда молоком…
Ну пожалуйста, бешеный и опрометчивый Боже, –
Возроди этот мир для меня – возроди целиком.

Даже если собаки откуда-то выбегут с лаем,

Будет весело мне убегать от клыкастых собак,
Ибо все мы друг с другом в веселые игры играем, –
Даже те, кто, как дети, попрятались в темных гробах…»

Послесловие Скиталец духа

Блаженный (в первых публикациях – Блаженных) – что это: имя, псевдоним, эпитет к личности, прозвище? Поначалу, видимо, кличка, которую «недобрые люди» дали Вениамину Айзенштадту, этому, как сказала бы М.Цветаева, слепцу и пасынку, певцу и первенцу. А затем… «Пророк, поэт – это ведь нераздельно, и со времен Пушкина нераздельность эта тоже неоспорима, – рассказывает сам Блаженный. – Конечно, не каждый поэт – пророк, но я ведь и не настоящий пророк, и не в полном смысле слова поэт. Я – Блаженный, а это какая-то живая ступень, живая перекладина, проходящая сквозь век духовного мрака. Блаженный – это не псевдоним, а имя некоей сущности, некоей частицы вечности жизни…» (Здесь и далее автобиографические заметки и самохарактеристики Айзенштадта – из личного архива поэта – цитируются по статье Виталия Аверьянова «Житие Вениамина Блаженного» {«Вопросы литературы», 1994, вып.VI}, представляющей собою на сегодня единственное серьезное – не столько стиховедческое, сколько философски-онтологическое – исследование этого грандиозного твочреского феномена.)

Вениамин (этимология этого имени, как подчеркивает сам поэт: «в муках рожденный») Айзенштадт родился в 1921 году в белорусском местечке в нищей еврейской семье. Бедствовал. Бродяжничал. 23 года трудился в инвалидной артели, ибо официально был признан «убогим» с соответствующим заключением ВТЭКа. Был помещен в сумасшедший дом, где полностью подорвал здоровье, но не утратил огромной духовной мощи. «Поражаюсь убожеству собственной жизни, – пишет он о себе, – поражая и других ее убожеством, но храню в душе завет Гумилева: „Но в мире есть другие области…“ И строчка эта – ручеек крови словно бы путеводная заповедь скитальцам всех времен и стран. Ведь и я – скиталец Духа, если даже всю жизнь обитал на его задворках».

Сейчас поэт живет в Минске.

В советские времена о публикации глубоко трагических и мистико-религиозных стихов В.Блаженного не могло быть и речи. Однако выдающиеся поэты-современники: Пастернак (который Айзенштадта собственно и открыл), Тарковский, позднее – Липкин, Лиснянская, Межиров – знали эти стихи в рукописях и высочайшим образом оценивали их в переписке с поэтом-изгоем. «Все же я держался от них на расстоянии, – вспоминает В.Блаженный в „Силуэте автобиографии“, – я знал, что поэтом меня можно назвать лишь условно – поэты не рождаются с кляпом во рту».

В советской империи, возразим мы поэту, рождались и даже, в редчайших случаях, выживали.