Стихотворения

В лирике 1822–1825 годов Пушкин несколько раз обращался к теме бессмертия («Ты, сердцу непонятный мрак…», «Надеждой сладостной младенчески дыша…», «Люблю ваш сумрак неизвестный…»). В последнем Пушкин прямо использует созданный Жуковским образ ждущих друзей как «семьи родной».

От тематики и фразеологии Жуковского Пушкин отталкивается в нескольких набросках 1822 года:

Ужели с ризой гробовой
Все чувства брошу я земные
И чужд мне будет мир земной?

У Жуковского в послании 1808 года «К Нине»:

Ужели, о Нина, всем чувствам конец?
Ужели ни тени земного блаженства
С собою в обитель небес не возьмем?..

Ход мысли близок и в последующих стихах: «…самое небо мне будет изгнаньем, // Когда для бессмертья утрачу любовь» (Жуковский); «Во мне бессмертна память милой — // Что без нее душа моя!» (Пушкин). Однако у Пушкина в элегический контекст включен смелый образ мира,

Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия…

Пушкин, развивая тематику Жуковского, создает и иные и сходные поэтические образы «бессмертия», в которое он, в отличие от Жуковского, не решается верить:

Когда бы верил я, что некогда душа,
От тленья убежав, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны…
…Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,
Где мысль одна плывет в небесной чистоте.

(«Надеждой сладостной младенчески дыша…»)

Здесь, несомненно, использованы и тематика и фразеология Жуковского. У Пушкина: «Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир»; у Жуковского: «…с каким презреньем // Мы бросим взор на жизнь, на гнусный свет…» («Тургеневу, в ответ на его письмо»). Далее у Жуковского — та же синтаксическая конструкция, но только служащая для характеристики «здешнего» мира:

Где милое один минутный цвет…
…Где мнение над совестью властитель;
Где все, мой друг, иль жертва, иль губитель!..

У Пушкина: «Где смерти нет… где нет… где мысль». «Чистота небес», «небесная чистота» — выражения, много раз фигурировавшие у Жуковского. Но Пушкин написал: «Где мысль одна плывет в небесной чистоте».

Если в области поэтической фразеологии Пушкин продолжал линию Жуковского, то в области метрики эти поэты шли разными путями, но оба имели решающее значение для развития русского стиха XIX и XX веков[27]. Пушкин придерживался классических форм стиха. Жуковский в области метрики широко экспериментировал; метрические новшества в его же собственном творчестве сначала были опытами, затем становились нормой. В небольшом произведении 1816 года «Тленность» им был испробован не употреблявшийся в русской поэзии белый пятистопный ямб. В 1817–1821 годах в переводе шиллеровской «Орлеанской девы» этот стих был им канонизирован. Пушкин по поводу «Тленности» шутил, что это «проза, да и дурная» («Послушай, дедушка…»); но «Бориса Годунова» в 1824–1825 годах написал именно белым пятистопным ямбом[28]. Затем эта метрическая традиция была подхвачена А. К. Толстым, А. Н. Островским и др. У Жуковского широко представлены полиметрические формы стиха, вольный ямб, трехсложные размеры (до него малоупотребительные в русской поэзии). Трехсложными размерами написаны баллады — жанр, один из самых важных у Жуковского; позднейшие русские баллады, вплоть до новейших, строились в основном по метрическому канону, созданному Жуковским.

Жуковский создал первые русские дольники, которые в дальнейшем все шире использовались в новой русской поэзии. В метрическом отношении очень интересны шуточные «домашние» стихотворения Жуковского. Здесь, например, задолго до Пушкина[29] был испробован народный стих — «раешник», которым Пушкин напашет «Сказку о попе и о работнике его Балде», и другие малоупотребительные стиховые формы (одностопный ямб со сплошной мужской рифмой и др.).