Стихотворения

Где-то ходит, наверное, конь керамический

со своею улыбочкой иронической…

А в костре настоящие сосны горят!

4

Вокзал прощанье нам прокличет,

и свет зеленый расцветет,

и так легко до неприличья

шлагбаум руки разведет.

Не буду я кричать и клясться,

в лицо заглядывать судьбе…

Но дни и версты будут красться

вдоль окон поезда,

к тебе.

И лес, и горизонт далекий,

и жизнь, как паровозный дым,

все — лишь к тебе, как те дороги,

которые

когда-то

в Рим.

1962

МУЗЫКА

Симону Чиковани

Вот ноты звонкие органа

то порознь вступают,

то вдвоем,

и шелковые петельки аркана

на горле

стягиваются

моем.

И музыка передо мной танцует гибко,

и оживает все

до самых мелочей:

пылинки виноватая улыбка

так красит глубину ее очей!

Ночной комар,

как офицер гусарский, тонок,

и женщина какая-то стоит,

прижав к груди стихов каких-то томик,

и на колени падает старик,

и каждый жест велик,

как расстоянье,

и веточка умершая

жива, жива…

И стыдно мне за мелкие мои

старанья

и за

непоправимые слова.

…Вот сила музыки.

Едва ли

поспоришь с ней бездумно и легко,

как будто трубы медные зазвали

куда-то горячо и далеко…

И музыки стремительное тело

плывет,

кричит неведомо кому:

«Куда вы все?!

Да разве в этом дело?!»

А в чем оно? Зачем оно? К чему?!!

…Вот черт,

как ничего еще не надоело!

1962

* * *

М. Хуциеву

Мы приедем туда, приедем,

проедем — зови не зови —

вот по этим каменистым,

по этим

осыпающимся дорогам любви.

Там мальчики гуляют, фасоня,

по августу, плавают в нем,

и пахнет песнями и фасолью,

красной солью и красным вином.

Перед чинарою голубою

поет Тинатин в окне,

и моя юность с моей любовью

перемешиваются во мне.

…Худосочные дети с Арбата,

вот мы едем, представь себе,

а арба под нами горбата,

и трава у вола на губе.

Мимо нас мелькают автобусы,

перегаром в лицо дыша…

Мы наездились, мы не торопимся,

мы хотим хоть раз не спеша.

После стольких лет перед бездною,

раскачавшись, как на волнах,

вдруг предстанет, как неизбежное,

путешествие на волах.

И по синим горам, пусть не плавное,

будет длиться через мир и войну

путешествие наше самое главное

в ту неведомую страну.

И потом без лишнего слова,

дней последних не торопя,

мы откроем нашу родину снова,

но уже для самих себя.

1963

ХРАМУЛИ

Храмули — серая рыбка с белым брюшком.

А хвост у нее как у кильки,

а нос — пирожком.

И чудится мне, будто брови ее взметены

и к сердцу ее все на свете крючки сведены.

Но если вглядеться в извилины жесткого дна —

счастливой подковкою там шевелится она.

Но если всмотреться в движение чистой струи —

она как обрывок еще не умолкшей струны.

И если внимательно вслушаться, оторопев, —

у песни бегущей воды эта рыбка — припев.

На блюде простом, пересыпана пряной травой,

лежит и кивает она голубой головой.

И нужно достойно и точно ее оценить,

как будто бы первой любовью себя осенить.

Потоньше, потоньше колите на кухне дрова,

такие же тонкие, словно признаний слова!

Представьте, она понимает призванье свое:

и громоподобные пиршества не для нее.

Ей тосты смешны, с позолотою вилки смешны,

ей четкие пальцы и теплые губы нужны.

Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши,

как будто беседуют с ней о спасенье души.

1963

ПОСЛЕДНИЙ МАНГАЛ

Тамазу Чиладзе

Джансугу Чарквиани

Когда под хохот Куры и сплетни,

в холодной выпачканный золе,

вдруг закричал мангал последний,

что он последний на всей земле,

мы все тогда над Курой сидели

и мясо сдабривали вином,

и два поэта в обнимку пели

о трудном счастье, о жестяном.

А тот мангал, словно пес — на запах

орехов, зелени, бастурмы,

качаясь, шел на железных лапах

к столу, за которым сидели мы.

И я клянусь вам, что я увидел,

как он в усердьи своем простом,

как пес, которого мир обидел,

присел и вильнул жестяным хвостом.

Пропахший зеленью, как духами,

и шашлыками еще лютей,

он, словно свергнутый бог,

в духане

с надеждой слушал слова людей…

…Поэты плакали. Я смеялся.

Стакан покачивался в руке.

И современно шипело мясо

на электрическом

очаге.

1963

ФРЕСКИ

1. ОХОТНИК

Спасибо тебе, стрела,

спасибо, сестра,

что так ты кругла

и остра,

что оленю в горячий бок

входишь, как бог!

Спасибо тебе за твое уменье,

за чуткий сон в моем колчане,

за оперенье,

за тихое пенье…

Дай тебе бог воротиться ко мне!

Чтоб мясу быть жирным на целую треть,

чтоб кровь была густой и липкой,

олень не должен предчувствовать смерть…

Он должен

умереть

с улыбкой.

Когда окончится день,

я поклонюсь всем богам…

Спасибо тебе, Олень,

твоим ветвистым рогам,

мясу сладкому твоему,

побуревшему в огне и в дыму…

О Олень, не дрогнет моя рука,

твой дух торопится ко мне под крышу…

Спасибо, что ты не знаешь моего языка

и твоих проклятий я не расслышу.

О, спасибо тебе, расстояние, что я

не увидел оленьих глаз,

когда он угас!…

2. ГОНЧАР

Красной глины беру прекрасный ломоть

и давить начинаю его, и ломать,

плоть его мять,

и месить,

и молоть…

И когда остановится гончарный круг,

на красной чашке качнется вдруг

желтый бык — отпечаток с моей руки,

серый аист, пьющий из белой реки,

черный нищий,

поющий последний стих,

две красотки зеленых, пять рыб голубых…

Царь, а царь,

это рыбы раба твоего,

бык раба твоего…

Больше нет у него ничего.

Черный нищий, поющий во имя его,

от обид обалдевшего

раба твоего.

Царь, а царь,

хочешь, будем вдвоем рисковать:

ты башкой рисковать, я тебя рисовать?