Стихотворения. Четыре десятилетия

Сторожить молоко я поставлен тобой,
Потому что оно норовит убежать.
Умерев, как бы рад я минуте такой
Был: воскреснуть на миг, пригодиться опять.

Не зевай! Белой пеночке рыхлой служи,

В надувных, золотых пузырьках пустяку.
А глаголы, глаголы-то как хороши:
Сторожить, убежать, — относясь к молоку!

Эта жизнь, эта смерть, эта смертная грусть,

Прихотливая речь, сколько помню себя…
Не сердись: я задумаюсь — и спохвачусь.
Я из тех, кто был точен и зорок, любя.

Надувается, сердится, как же! пропасть

Так легко… сколько всхлипов, и гневных гримас,
И припухлостей… пенная, белая страсть;
Как морская волна окатившая нас.

Тоже, видимо, кто-то тогда начеку

Был… О, чудное это, слепое «чуть-чуть»,
Вскипятить, отпустить, удержать на бегу,
Захватить, погасить, перед этим — подуть.

Говорю тебе: этот пиджак…

Говорю тебе: этот пиджак
Будет так через тысячу лет
Драгоценен, как тога, как стяг
Крестоносца, утративший цвет.

Говорю тебе: эти очки,

Говорю тебе: этот сарай…
Синеокого смысла пучки,
Чудо, лезущее через край.

Ты сидишь, улыбаешься мне

Над заставленным тесно столом,
Разве Бога в сегодняшнем дне
Меньше, чем во вчерашнем, былом?

Помнишь, нас разлучили с тобой?

В этот раз я тебя не отдам.
Незабудочек шелк голубой
По тенистым разбросан местам.

И посланница тьмы вековой,

К нам в окно залетает пчела,
Что, быть может, тяжелой рукой
Артаксеркс отгонял от чела.

Посмотри, в вечном трауре старые эти абхазки…

Посмотри, в вечном трауре старые эти абхазки.
Что ни год, кто-нибудь умирает в огромной родне.
Тем пронзительней южные краски,
Полыхание роз, пенный гребень на синей волне,
Не желающий знать ничего о смертельной развязке,
Подходящий с упреком ко мне.

Сам не знаю, какая меня укусила кавказская муха.

Отшучусь, может быть.
Ах, поэзия, ты, как кавказская эта старуха,
Все не можешь о смерти забыть.
Поминаешь ее в каждом слове то громко, то глухо,
Продеваешь в ушко синеокое черную нить.

Ушел от нас… Ушел? Скажите: убежал…