Куда я ни пойду, мне снова травы снятся,деревьев стройный шум рыдает за Донцом;где улицы пьянит, дурманит дух акаций,лицо заплаканное вижу за окном.И темные глаза мне снятся, не мигая,что вянут и молчат, отцветшие давно,и ветер щеки вновь мои ласкает,и запах чебреца несет в мое окно.Ну, как теперь живет Горошиха-вдовица,чей Федька — сын ее — застрелен был в ночи?Мы с ним не раз вдвоем ходили по кислицы,где шелестел бурьян и плакали сычи…О Холоденко, друг! Тебя уже давно нет,далекий, милый брат, зарубленный в бою,и мать твоя несчастная не склонитна срубленном плече головушку свою.Куда я ни пойду, мне снова травы снятся,деревьев стройный шум рыдает за Донцом;где улицы пьянит, дурманит дух акаций,лицо заплаканное вижу за окном…1922
Не возле стенки я, и кровь моя не льется,и ветер грозовой не рвет мою шинель, —под громом и дождем бригада не сдается,и бьют броневики, и падает шрапнель.Гремят броневики!.. И рвет сердца железо…Горячим звоном бьет… и пыль и кровь в упор…С разбитым боком смерть по рельсам тяжко лезет.И кровью алою исходит семафор…И мнится вновь: далекий полустанок,и от снаряда дым над спелой рожью лег…Так кто ж сказал, что мы в бою устанеми не настал еще свободу нашей срок?!Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопаот крови, как зарей, зарделся небосклон…Я слышу, как гудит в дыму земли утроба,где падали бойцы под орудийный стон…Куда я ни пойду — далекий полустанок,и от снаряда дым над спелой рожью лег…Так кто ж сказал, что мы в бою устанеми не настал еще свободы нашей срок?!1922
Заря идет, золоторога,там, где полынью зацвело,и вновь на огненных дорогахее широкое крыло.Не облака над лебедямии не цветы под синей мглой,лишь бездна в самой звонкой явираскинулась над всей землей.И снова осень сыплет в нивысвое червонное литье…Вдали коней железных гривыи трав холодное житье…1922