Стихотворения и поэмы

Толпа метавшихся метафор
Вошла в музеи и в кафе —
Плясать и петь, как рослый кафр,
И двигать скалы, как Орфей.

Ее сортировали спешно.

В продажу худший сорт пошел.
А с дорогим, понятно, смешан
Был спирт и девка голышом.

И вот, пресытясь алкоголем,

Библиотеки исчерпав,
Спит ужас, глиняный как Голем,
В их разможженных черепах.

И стужа под пальто их шарит,

И ливень — тайный их агент.
По дымной карте полушарий
Они ползут в огне легенд.

Им помнится, как непогода

Шла, растянувшись на сто лет,
Легла с четырнадцатого года
Походной картой на столе…

Как пораженческое небо

И пацифистская трава
Молили молнийную небыль
Признать их древние права.

Им двадцать лет с тех пор осталось,

Но им, наивным, ясно всё —
И негрского оркестра старость,
И смерть на лицах Пикассо,

И смех, и смысл вещей, и гений,

И тот раскрашенный лубок,—
Тот глыбами земных гниений
Галлюцинирующий бог.

Летят года над городами.

Вопросы дня стоят ребром.
Врачи, священники и дамы
Суют им Библию и бром.

Остался гул в склерозных венах,

Гул времени в глухих ушах.
Сквозь вихорь измерений энных
Протезов раздается шаг.

Футляр от скрипки, детский гробик —

Всё поросло одной травой…
Зародыш крепко спит в утробе
С большой, как тыква, головой.

1923 Берлин

19. ПАРИЖ

Париж! Я любил вас когда-то.
Но может быть, ваши черты
Туманила книжная дата?
Так, может быть, выпьем на «ты»?

Не около слав Пантеона,

Почтивши их титул и ранг…
А дико, черно, потаенно —
Где спины за ломаный франк

Сгибаешь ты лысым гарсонам;

Где кофе черней и мутней;
Где ночь семафором бессонным
Моргает — и ветер над ней;

Где заперта ценность в товаре,

Где сущность — вне рыночных цен;
Где голой и розовой тварью
Кончается тысяча сцен,—

Над пылью людского размола,

Над гребнями грифельных крыш,
Ты все-таки, все-таки молод,
Мой сверстник, мой сон, мой Париж!

1928

20. ТРЕТЬЯ РЕСПУБЛИКА