Сто лет назад, немного раньше,Круша дома, кружа умы,Здесь проходила великаншаНа битву с чучелами тьмы.Она влекла людей не пудрой,Не блеском роб и куафюр,Когда на площадях под утроТолклись колеса смертных фур;Когда от крепких поговорок,Жары и ненависти жглоВ гортанях, и прицел был зорок,И были сабли наголо.Но вот над шипром и бензином,Над воздухом ничтожных слав,Каким-то стихнувшим разинямСвой воспаленный взор послав,Сжав зубы, мускулы напружив,Встает из пепла и вранья,Гравюр, и мраморов, и кружев,Париж, любимица твоя!Со дна морей, песков Кайенны,Контор, комендатур, казармДоносится раскат военный,Гудит далекое «Aux armes!» [57]Гражданка, собственно, и в прозеМогла б ответить на вопрос —О, не метафорой предгрозья,А гулом настоящих гроз.Но, разбудив умы — вот горе! —И реставрировав дома,Она меж прочих аллегорийСтоль же беспола и нема.Литую шкуру леопардаСкрепил навек литой аграф.Гражданский кодекс БонапартаРасплющил гнев священных прав.Над белизной жилетов фрачныхИ лоском лысин вознесенНочей девических и брачныхВосьмидесятилетний сон.Мегера смерти не торопит,Толстеет, пьет аперитив,Сантимы тратит, франки копит,Банк лондонский опередив.Мегера. Фурия. Горгона.Всё это, собственно, слова…От якобинского жаргонаПускай не пухнет голова!Да и не надо головы ей:На манекене, как желе,Трясутся складки жировыеИ груди — ядер тяжелей.Оркестры негров бьют крапивойИ нервы мертвых вьют в жгуты —Во славу этой нестроптивой,Давно не жгучей наготы.1928