Стихотворения и поэмы

Кто осмелился, кто роздал
вольным рекам имена?
Дальнозорким даже звездам
не постигнуть их до дна.

Рекам, полным нарастанья,

устремленным сквозь века,
клички, прозвища, названья —
словно след от челнока,

как касания касаток,

как шуршанье камыша…
В тайнах тихих и косматых
их бездонная душа!

И ни письменно, ни устно

смысла их не передать.
Безымянные безумства,
только с виду тишь да гладь!

133. Реки

С дебелой Камой, с легкой Иньвой,

с зеленоглазой Чусовой…

Серебряные гибкие тела…
Нелепые певучие названья…
И каждый раз по-разному влекла
струящаяся медленность купанья.

И каждый раз река была иной —

то ясной, то изменчивой, то скучной,
ласкающейся, помню, под луной,
перед грозою, помню, непослушной.

Но замиранье духа на волне,

упругое биенье подо мною —
рождало чувство гордости, что мне
с любой по силам сладить быстриною,

что глубина любая мне мала,

и — полное всесилье и всезнанье…
Серебряные гибкие тела…
Нелепые певучие названья…

134. «Прекрасной осени не стало поутру…»

Прекрасной осени не стало поутру. —
Не так ли вот и я когда-нибудь умру.

Никто не уследит скупого перехода —

одним дыханием — в другое время года.

Мне было холодно — и кончился озноб.

Большая тишина легла на чистый лоб.

Земных моих дорог тела кровоточащие

в прожилках инея валяются за чащею.

И поднимаются все выше облака.

И понимается по-новому тоска.

И ветер песенку безжалостно высвистывает

про житие мое — простое и неистовое.

135. «Поднимаюсь я по холмам крутым…»

Поднимаюсь я по холмам крутым.
Облака, как дым, и туман, как дым.

Одолею склон, огляжусь кругом:

надо мною дым, подо мною дом.

Да еще простор с четырех сторон,

широте небес отдаю поклон.

До свиданья, дом!

   Здравствуй-здравствуй, дым!
И седому здесь не бывать седым.

136. «Не торопясь, он выстрелил в меня…»

Не торопясь, он выстрелил в меня,
последний луч. Стоял я на вершине
и стал невольным столбиком огня.

Уже лежали сумерки в низине —

деревья одичали и кусты
набухли неразборчивостью синей.

Холоднотелой жутью налиты,

слепые существа воображенья
к ногам моим ползли из темноты.

Я был для них предметом вожделенья,

они злорадно чуяли меня —
остаток света, сгусток озаренья.

И гадко стало мне. И отстраня

ближайший куст, я в заросли устало
шагнул и затаился возле пня…

Так и стою — сошедший с пьедестала…

137. Большая дорога