Стихотворения и поэмы

Как будто Ад был в нижнем этаже. —
Туда вели ступени винтовые,
и я, спускаясь, был настороже,
всегда ступал наощупь, как впервые.

Из света погружаясь в темноту,

от скользкого потея напряженья,
я шел по бесконечному винту
до судорог, до головокруженья.

И лестница казалась мне уже

вращающейся дыбом мясорубкой. —
Как будто ад был в нижнем этаже,
туда вели уступка за уступкой…

описка за опиской… то бишь я

на каждом повороте ждал размола…
А там, внизу, дорвавшись до жранья,
кишел тот свет похабно и бесполо.

Там превосходства пучились пары,

откусывали там носы друг другу
и, соблюдая правила игры,
На мертвенном бильярде не шары,
а черепа катали, как по лугу. —

И я обратно, в лестничную тьму

отшатывался…

175. В мастерской художника

Мы в комнате, среди поющих линий.
Здесь музыка зашлась до немоты. —
Вот переулок: воздух синий-синий,
трамвай, толпа — и нету суеты.

Вот небо: на последней ветке птица.

Вот — в занавеску врывшийся сквозняк.
А вот — не пожелавшее сгуститься
лицо: еще увидят, что добряк!

Молчит хозяин. В продранном халате,

для куражу под мухой, чуть рябой.
Окурки громоздятся у кровати,
а мы — на свежем воздухе с тобой.

176. «У тебя холодеют руки…»

У тебя холодеют руки.
Город спит. Только ночь да ветер.
И всего два окна на свете —
два, не знающих друг о друге.

Два летящих сквозь ночь смятенья,

две бессонницы. И в обоих —
по распластанной на обоях,
по одной одинокой тени.

В глубине одичалых комнат —

тут хозяйка, а там хозяин.
Вещи, вещи глядят в глаза им,
вещи, кои о стольком помнят!

И не охнуть, не шевельнуться —

все ловить отголоски улиц,
гулы лестниц: а вдруг вернулись
те, которые не вернутся?!.

А под уличною звездою

чье-то снова идет свиданье…
Нелюбившая, руку дай мне,
не расстраивайся, не стоит!

177. «Вспоминать в разлуке нельзя…»

Вспоминать в разлуке нельзя,
только помнить можно в разлуке.
Нет, не волосы, не глаза,
не походку, не смех, не руки.

О губах твоих не тоскую,

имя светлое не шепчу, —
всю, единственную такую,
помню всю тебя… И — молчу.

178. «Я помню, слезы были едки…»

Я помню, слезы были едки. —
Она ушла. А ты юнец.
И все знакомые жилетки —
конечно, вымокли вконец.

О! Все прошли огонь и воду,

на этом зубы съели все.
И женскую тебе природу
во всей представили красе!

Искал ты сходства сладострастно,

злорадствовал, слепой щенок.
Но бесталанностью соблазна
увы, утешиться не мог.

Наоборот, благоговея

ты обернулся ей вослед.
И стало ясного яснее,
что если клином белый свет —

не хорохорься, не аукай,

спьяна под окнами не стой, —
лечи свою любовь разлукой,
как лечат зренье темнотой.

179. Минута