А поженки такой лукавой формы, —корзинку наземь, да и сам в траву!И все уже старанья смехотворныне кануть с головою в синеву.Забудешься… В высоком мире сосентакая тишь; движенья сентябрятак медленны… И вдруг поверх тебяустало шевельнувшаяся осеньширокий затевает разговор.Не по листве — мурашками по кожеон катится, ни нá што не похожий,сам по себе, всему наперекор —без никаких миноров и мажоров…Есть в смешанном смятении вершин —угодно если Пушкину — и шорох,и шум, коль на некрасовский аршин,и фетовский наинежнейший шепот.Но есть еще и то, как ни крути,чему людской, излишне трезвый опытпока не в силах имени найти!Сходя на нет и нарастая снова,на языке вертящееся словоживет в ушах, и мы не устаемискать его, считать своей судьбою…Здесь тысяча деревьев, и любоепо-своему звучит и о своем —на свой, особый лад. И вся дубрававозносит гимн из самых разных труб…Вот бы и нам одно такое право:поэтам — как деревьям на ветру б!
5
Денек-то разгулялся — встань и празднуйприроды сарафанную красу!То красный гриб, то лист обманно красный,то просто зайчик, вспыхнувший в глазу, —хитрят, перемежаются… И сноваот рощицы березовой — к сосновой,из ельника — в осинник через гатьтебе бродить, и верить, и искать,размеренными взмахами корзинкискрывая нетерпение свое.И вдруг — на трепет худенькой осинки,на сладостный полунамек ее,об корни спотыкаясь, чертыхаясь,всего себя навстречу растворив,всем телом, всей душой — в черничный хаос…И — пережить напрасный свой порыв…Вздохнуть. Смахнуть благую каплю пота.Мир. Тишина. Букашка самолетаползет беззвучно к солнцу. И грибникне устает… Сто разочарований —и, может быть, один какой-то миг:уже в глухой глуши, в тьмутаракани —взглянул — и все, и глаз не отвести!Боровички, все тело напрягая,потеют от усилий подрасти,и почва — крепко сбитая, тугая —им уступает нехотя, и мохпо-стариковски подавляет вздох.