Стихотворения и поэмы

Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога…
Дай-ка, братец, мне трески
И водочки немного.
Бассан-бассан-бассана…

Мелодия эта сопровождает рассказ бывшего зека, ставшего инвалидом после того, как взорвали при нем «статуй». И под эту музыку «лезут в поезд из окна / Бесенята, бесенята»… А в середине главы дается и смысловой ключ ко всему происходящему: «Панихида с танцами».

В следующей главе — жесткий «балладный» стих авторского отступления не поется, — только читается:

Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,
Не бойтесь пекла и ада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

* * *

Поэмы Галича, философские в самом полном смысле слова, не поддаются жанровой классификации. «Поэма о Сталине» — что это? Мистерия? Фарс? Памфлет? Бытовые новеллы? Историософская лирика? И то, и другое, и третье.

Конечно, краткий ритмико-мелодический и лексический анализ одного произведения далеко не исчерпывает того, что можно сказать о поэтике Галича. Но эти примеры хотя бы отчасти объясняют, почему после того, как некогда актуальное «содержание» стало неактуальным, уйдя в историю, поэзия Галича видится с расстояния в четверть века совсем иначе, чем при жизни поэта. Она куда крупнее, чем слышалось в «чертовне и в пылу попойки» тех времен, и только в последние годы, с утратой в России приоритета политической остроты стихов над поэзией как таковой, стала постепенно проясняться чисто литературная ценность стихов Галича. «"Острота" схлынула, унеся с собой многое из того, что недавно радостно пугало нас, а Галич — остался. Не потому, что многое он сказал из первых — эта честь несомненна, но эфемерна. Потому что сказанное им — настоящая литература. Подлинная поэзия…»[12]

Песни Галича — именно поэзия, и все-таки это особый ее жанр, и повторы — песенный, музыкальный прием — один из основных ее компонентов. Можно сказать, они придают особую, повышенную эмоциональную окраску этим стихам: «Там по пороше гуляет охота, / Охота, охота, / Там по пороше гуляет охота, / Трубят егеря…» или «Уходят, уходят, уходят / Уходят мои друзья…»

Обратимся теперь к композиционному мастерству поэта. В основе композиции многих его вещей — приемы киномонтажа. Опыт сценариста оказался весьма полезен для Галича. Вот он переносит нас из московской коммуналки в дом, где пишет музыку Иоганн Себастьян Бах. И возвращается обратно. И жизнь Баха, когда — «Ломит поясницу и ноет бок, / Бесконечной стиркою дом пропах…» — кажется не лучше и не легче, чем жизнь того несчастного советского работяги, бывшего солдата (а может быть, и офицера), для которого вся радость — десятка, выданная как «безвозвратная ссуда» в месткоме, да «поллитра», купленные вместе с сыром и колбасой на эту десятку. Но работяга доведен до отчаяния голосами уличных радиорупоров, вопящих о его же подвигах, а Бах утешен — он слышит голос Бога. И смена кадров — то коммуналка, нищая, то квартира Баха, тоже полунищая — будоражит, тревожит нас… И все же Бах беседует с Богом…

Особенно ярко эта композиционная стройность при самом невероятном разнообразии и смешении ритмов, лексики, образов, мотивов, даже сюжетов и вызываемых ими ассоциаций проявилась в таком шедевре Галича, как поэма о Януше Корчаке — «Кадиш». Похожая на кинофильм, сложившаяся в прекрасную и страшную мозаику, разрываемая то и дело вставными эпизодами, поэма эта построена так, что один день, а может быть, одна ночь, в которую «уходят из Варшавы поезда», вмещает в себя всю жизнь польского педагога, врача, писателя…

Корчак в ней — «всечеловек», ренессансная личность не только в силу профессионализма во многих областях, но главное — в силу многопланового восприятия жизни. А еще по причине естественного, будничного отношения к своему подвигу, который для него является нормой поведения:

И бежит за мною переводчик,
Робко прикасается к плечу, —
«Вам разрешено остаться, Корчак», —
Если верить сказке, я молчу…