Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

— Боже сохрани, чтобы я вас прогнал! Мои дорогие «побратимы, раз уж я присоединился к вам, то никогда не отступлюсь от вас, об этом не беспокойтесь. И моя хата всегда для вас открыта. А что касается нового жильца… конечно, я (плохо сделал, что примял его, не посоветовавшись с вами, но посудите сами: — приходит человек, измученный, больной, никто его не хочет принимать, а по лицу видно — знаете, у меня на это глаз опытный, — что человек он хороший. Ну, что я должен был делать?.. Впрочем, как вы решите: нельзя ему быть с нами — я его отправлю… Но мне кажется, что он был бы и для нас подходящим человеком… Говорит, водки не пьет — значит, уже хорошо. Ну, а второе — работать будет на новом заводе и сможет нам иногда сообщить о том, что там делается.

— Водки, говоришь, не пьет? — спросил великан.

— Я это слышал от него, а впрочем, вот он здесь, спрашивай его сам.

В избе воцарилось молчание. Бенедя сидел в углу на своей куртке и диву давался, что бы все это могло значить: зачем собрались здесь эти люди чего хотят от него? Странно ему было, что Матий просто-напросто оправдывается перед ними, хотя сам говорил, что это его хата. Но более всего его удивлял этот громкоголосый великан, который вел себя здесь, как старший, как хозяин, подзывал к себе то одного, то другого и шептал им что-то на ухо, сам не двигаясь с места. Затем он обернулся к Бенеде и начал расспрашивать его строгим голосом, словно судья на допросе, в то время как все присутствующие не спускали с него глаз.

— Вы что, ученик каменщика?

— Нет, — помощник, а — на новой работе — не знаю, за что такая милость — должен быть мастером

— Гм, — мастером? А за что такая милость? Должно быть, умеете хорошо доносить хозяевам на своих товарищей?

Бенедя вспыхнул весь, как огонь. Он минуту колебался, отвечать ли великану на его вопрос или плюнуть ему в глаза, собраться и уйти — прочь из этой хаты, от этих странных людей. Затем решился.

— Чепуху мелете! — сказал ow резко. — Может быть, вашего отца сын и умеет кое-кому доносить, а у нас это не водится. А панская милость свалилась на меня не прошенная, должно быть за то, что во время закладки его дома меня чуть было не убило рычагом, когда мы спускали в котлован камень.

— Ага… — протянул великан, и его голос слегка смягчился. — Побратим Деркач, — обратился он к небольшому подвижному человеку, — смотри, не забудь отметить Леону и то, что этот человек говорит.

— Конечно, не забуду. Хотя это как будто и случилось в Дрогобыче, а мы имеем дело только с Бориславом, но это ничему не мешает. Хозяину от этого легче не будет.

— Ну, и что же вы, — продолжал великан, обращаясь к Бенеде — когда сделаетесь мастером, будете так же издеваться и обижать рабочих, как другие, выжимать из них сколько можно и прогонять с работы за всякое слово? Еще бы! Мастера — все одинаковы!

Бенедя не мог больше терпеть. Он встал и, беря свой кафтан в руки, обернулся к Матию.

— Когда бы принимали меня в свою хату постояльцем, — сказал он дрожащим голосом, — то вы говорили мне, что если я буду хороший, то буду вам за сына. Но скажите сами, как тут быть хорошим, когда вот какие-то люди приходят в хату и ни с того ни с сего привязываются ко мне и бесчестят неизвестно за что? Если вы меня для этого принимали, то лучше было бы не принимать, — я за это время нашел бы более спокойную хату. А теперь придется уходить на ночь глядя. Ну, зато, >по крайней мере, буду знать, что за люди бориславские рабочие!.. Бывайте здоровы!..

С этими словами он надел кафтан и, вскинув на плечи свой узелок, повернулся к двери. Все молчали, только Матий подмигнул великану, сидевшему у окна. Между тем другой великан сидел, словно скала, возле двери, закрывая собой выход, и хотя Бенедя резко сказал ему: «Пустите!» — он не двигался, будто и не слышал ничего, только медленно потягивал трубку.

— Ах ты, господи боже! — закричал вдруг с комичной горячностью Матий. — Постой, человече хороший, куда бежишь? Не понимаешь, видно, шуток! Постой, увидишь, к чему все это идет!

— Зачем я буду стоять? — ответил гневно Бенедя. — Может быть, еще прикажете мне продолжать выслушивать, как этот человек позорит меня? И не знаю, где он слышал, что я кого-то обижаю, над кем-то издеваюсь?..

— Так вы считаете мои слова для себя позором? — спросил более ласково великан.

— Конечно.

— Ну, тогда простите.

— Me извиняйтесь. Лучше будьте повежливей и не оскорбляйте, чем потом извиняться. Я простой человек, бедный рабочий, но разве поэтому всякий может невесть что на меня наговаривать? Или, может быть, вы на то рассчитываете, что вы сильный, а я слабый, — так, значит, можно меня безнаказанно оскорблять? Ну, так пустите меня, не хочу выслушивать вас! — И он снова повернулся к двери.

— Ну-ну-ну, — говорил Матий, — они готовы и в самом деле поссориться, сами не зная из-за чего! Но постой, человече божий: гневаешься, а сам не знаешь за что!

— Как так не знаю! Не бойтесь, я не такой уж дурак! — огрызнулся Бенедя.

— Вот и не знаешь. Ты считаешь оскорблением слова этого человека, а между прочим, он говорил это только для того, чтобы тебя испытать.