Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Толпа рабочих валила за ними. На заводе Леона через несколько минут после того, как было заключено соглашение, кипела работа. Леону не терпелось. Он хотел завтра окончить всю партию церезина, чтобы до конца недели упаковать и выслать в Россию. Он сгорал от нетерпения в эти дни вынужденного праздника, а Шеффелю и вовсе было не по себе. Едва дождавшись соглашения, он немедленно, здесь же, позвал Бенедю и других рабочих, которые раньше работали на заводе, и послал их на работу.

Поздно ночью возвратился Бенедя домой. В избе не было никого. Матий также был на работе, — сам Герман просил его, чтобы он работал непременно у него в шахте, по пятнадцать шисток обещал, и старый Матий па радостях поддался. Шахта была глубокая, однако большая ее часть была забита — нефти не было. Зато на глубине двадцати саженей шел первый ряд штолен, пятью саженями ниже— другой этаж, затем третий, в котором сейчас шла работа. Шахта была богатая — штольни давали ежедневно около десяти центнеров воска. А таких богатых шахт было у Германа более семидесяти. И Матий пришел с работы поздно ночью, измученный, еле живой, и лишь только вошел в избу, бросился на постель и уснул, как колода. Он не видел, как вдалеке за ним на цыпочках крался улицами Мортко, как он, когда Матий вошел в хату, не заперев дверь, прошмыгнул в сени и притаился в уголке, как, наконец, когда Матий, заперев дверь, разделся и уснул. Мортко тихонько вполз в хату, вытащил из-под печки ящик с деньгами, взял его подмышку и пополз из хаты. Никто не видел этого, разве только бледнолицый месяц, который время от времени боязливо выглядывал из-за тучи. И никто не слыхал, как стукнул деревянный запор в сенях, как скрипнула дверь, как пробирался Мортко улицей, — никто не слыхал этого, разве только холодный резкий ветер, который налетел с востока на Борислав и стонал и завывал невдалеке, в крутых берегах реки.

На другой день крик и шум поднялся в хате Матия: ящик с деньгами — рабочая касса — исчез бесследно.

На другой день все рабочие узнали, что они рано смеялись. Хозяева встретили их насмешками, а то и бранью, угрозами. Плату сразу же назначили еще ниже прежней, а на бессильные проклятья и угрозы обманутых рабочих отвечали только смехом:

— Это чтобы вы знали, дурни, как с нами воевать! А где ваша касса, га? Вы думали, что мы ни с того ни с сего в вашу кассу будем деньги класть? Погодите немного, успокойтесь! Борислав — это мы! И мы теперь смеемся над вами!

XVII

С каким-то странным предчувствием собирался Ван-Гехт в дорогу из Вены в Галицию. Что-то подсказывало ему, что в этом новом, незнакомом мире ждут его немалые бури и беды, ждет немало тревог и огорчений. Однако рассудок и официальный письменный контракт говорили ему, что в этом новом мире ждет его довольство и богатство, и у него не было причин не верить этому второму, отчетливому и ясному голосу.

Собираясь в далекий и неведомый путь, он подумал, что ему пригодился бы помощник, и мысль его сразу же остановилась на Шеффеле. Где он и что с ним?

Он побежал в полицию; там указали ему квартиру его бывшего ассистента. Но на квартире Ван-Гехт ассистента своего не застал— несколько месяцев назад он выехал. Куда выехал? Этого не знали наверное, знали только, что выехал куда-то nach Polen[171]. Хотя Ван-Гехт и не очень был склонен к подозрениям, все же он был в недоумении, куда это nach Polen мог выехать Шеффель. «А жалко, что его нет, — думал он. — Мог бы хорошие деньги заработать!»