Читаем Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется полностью

Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Убийца брата — Каин много летБлуждал по свету. Словно под бичамиОн шел, тревогой тайною гоним.И целый мир возненавидел он —Возненавидел небеса и землю,Пожар зари и ночи тишину.Возненавидел близких и далеких:Он в лицах встречных неизменно виделМертвеющее Авеля лицо —То смертной искаженное тоской,То стынущее с выраженьем боли,Испуга и предсмертной укоризны.И ту возненавидел он теперь,Кого любил он более отца,И матери, и всех земных творений, —Сестру свою и вместе с тем супругу, —За то, что человек ей было имя,Что взглядом Авелю была подобна,И голосом, и сердцем непорочным,За то, что Каина она любила,И, хоть ни в чем сама и не повинна,Не побоялась ради мужа всеОставить, с ним, проклятым, разделяяПроклятую судьбу.Как тень бледна,Она блуждала с ним. Из уст ееНи разу Каин не слыхал укора,Хоть взгляд ее, и голос, и любовьЗвучали тяжелейшим, неспрестаннымУкором. Но порой, когда тоскаЕго томила — точно обезумев,Прочь отгонял он женщину; послушноОна скрывалась, тихой, скорбной гостьейЯвлялась меж детей своих и внуков —Но — ненадолго. Как являлась тайно,Так исчезала, и в пустыню шла,Чутьем угадывая все пути,Какими шел ее злосчастный брат.Была как бы серебряною нитью,Связующей изгнанника с судьбой Людей.Теплом, таящимся в своемГорячем сердце, силилась согретьУбийцы душу.Тщетно! Точно рыба,Которая колотится об лед,Покамест не застынет, так она,Борясь, теряла силы, жизнь своюСжигала в собственном своем огне.Скитаясь так, однажды для ночлегаНашли они пещеру. Утомясь,Она заснула, головой поникнувНа камень. Каин разложил костерИ сел вблизи, в пылающий огоньГлаза уставя. Странные виденья,Меняясь, исчезая, возникалиИз пламени костра; за их игройПричудливой следя, забылся Каин —Целительного сна уже давно,Уже давно глаза его не знали!Когда ж рассвет пришел, напрасно КаннЖдал, что сестра поднимется о постели,В засохшей тыкве принесет поды,Плодов нарвет, кореньев насбираетИ меда для трапезы. ВысокоСтояло солнце, узкими лучамиЗаглядывая в глубину пещеры.Тогда к лежащей прикоснулся КаинИ понял тотчас же, что с нею сталось.Всего лишь раз он видел смерть вблизи,Но этого довольно, чтобы смертьПризнать потом в каком угодно виде.А тут она явилась так невинно,Спокойно так и радостно! Лицо,Еще вчера истерзанное мукойИ горечью, как будто озарилось;Помолодела… Прежняя любовь,Как и при жизни, на лице сияла, —Но не было следа тоски и горя,Как будто все, к чему душа ееПри жизни так мучительно рвалась,Нашла она теперь.Явленье смерти,Казалось, подсекло и мощь и волю.Ни боли он не чувствовал, ни скорби —Одно бессильное оцепененье.Он сел над трупом, и весь день, всю ночьСидел недвижно. А наутро он,Поднявшись, наносил сухой листвыВ пещеру, листьями засыпал труп,Затем каменьев натаскал с горы,И мучился весь день, и ранил руки,Пока не завалил весь вход в пещеру.Потом, омыв, кровавые ладони, —Как и тогда, по смерти, брата! — тихо,Не озираясь и не отдыхая,Ушел в пустыню.Для чего? Зачем?Уже давно по думал он. Что думать?Куда б ни шел он, где бы ни скитался,Повсюду та же горечь, и тоска,И одиночество, и скорбь без меры!Лес кончился. Хрустит песок пустыниПод тяжестью шагов. Шакал завоетВ расселине, орел всклекочет в небе,Сверчок- уныло где-то прострекочет,И вновь безмолвие, покой могилы.Порою в этой тишине, внезапныйПесчаный смерч, как исполин, взовьется,Столпом белесым подымаясь к небу,И, закрутясь, пройдется по равнине,Как царь — и вмиг обрушится на землю,Уйдет, как призрак.… Колесница солнцаУже клонилась долу. Раскаляясь,Пылало небо, как большой котел,Куда воды налить забыл хозяин.И вдруг в туманной мгле у той черты,Где свод небес сливается с пустыней,Багрянцами заката пламенеяСлепительно, — возникло нечто вдруг,Блистающее гранями кристалла.Река ли там, окованная льдами,Гигантскою подхвачена рукой,Столбом вздымалась посреди пустыни?Или мираж струился над пескамиИ фантастической манил игрой?Лучи заката вспышками огняПозолотили верхний край стеньг,Её зубцы, и выступы, и башни,В лазурном утопающие небе.А книзу, как пурпурный водопад,Спадали тени вечера, спокойноСклонялись у могучего подножья.И этот вид безмолвному скитальцуБыл точно гром и точно дрожь земли:Остолбенел он, бледный, как мертвец,И взором ястребиным углубилсяТуда, в огнем пылающие дали.О, зрелище, знакомое ему!Не раз и наяву, и в тяжких снахОно являлось! Каин задрожал,Мучительная боль возникла в нем.И ненависть зажглась в его глазах,А на устах бескровных, крепко сжатых,Несказанное, замерло проклятие.«Вот рай! Гнездо утраченного счастья,Мелькнувшего, подобно сновиденью!Родник неисчерпаемого горя,Которое так близко стало людям,Как близко прирастает кожа к телу —Не выйти из нее до самой смерти!Будь проклято, коварное виденье,Ты жгучие мне растравляешь рапы,Не облегчая и не убивая!Будь проклято и ты, и самый миг,Когда ты появилось и когдаОтец мой в первый раз тебя увидел!Будь проклято во имя всех терзанийЛюдских и всех несбыточных стремлении!И, зубы стиснув, отвратился Каин,Чтоб прочь идти, — но вдруг печаль без мерыИм овладела и тоска; себяОн ощутил таким бессильным, жалким,Таким несчастным, как никто на свете.Поникнув головой, закрыв лицоРуками, он окаменел на месте,Кровавым светом вечера облитый,А тень его большая пролеглаДалеко в степь и в сумраке тонула.И захотелось вдруг ему опятьВзглянуть на запад. Вопреки сознанью,Стремился взор его туда, все телоТуда стремилось. Напрягая волю,Он снова поборол порыв, рукамиГлаза закрыл, но руки через мигБез сил упали.Как больной в горячкеНеистовую, ощущает радость,Свои же растравляя раны, — КаинНе мог отвлечься от виденья рая,Всю душу возмутившего и в сердцеВсклубившего безумную тоскуИ озлобленье. Чудилось ему —В нем часть души свирепо рвется прочь,А часть без памяти, как мотылекВ огонь, летит к хрустальной двери рая.Но вот погасло солнце, и тотчас,Как пес, отпущенный с цепи железной,Набросился на землю сумрак ночи,И дивное рассеялось виденье.Бессильно Каин рухнул на песок,Ища покоя. Дикий зверь пустыниНе устрашал его: печать вековНа Каине лежала, прочь гоняИ тварь-любую, и любую смерть,Но отгоняла и покой и сон.Всю ночь, подобно рыбе на пескеХолодном, он ворочался, бессонный.Когда же снова солнце запылалоИ озарило даль — нашло в пескеЛожбину лишь, где укрывался Каин.А он уже с рассвета был в дороге —Он шел на запад. Некая мечтаВлекла его туда, хоть образ раяСкрывался за туманной пеленою,Окутывавшей половину неба.Что ждало там его? Он сам не знал.Но, не надеясь и не ожидая,Он все же шел. Так журавли, почуяв,Что где-то за морем, в краю полночном,Идет весна, — раскидывает- крыльяИ с песней звонкою летят туда,За сотни миль, не думая о бурях,О всплеске волн и хитрости ловцов.Весь день в тумане он бродил, как в морс.Лишь к вечеру рассеялся туман,И на мгновение лучи закатаОткрыли вновь вчерашнее виденье:Громады стен и золотые башни, —Но так далеко, в несказанной дали,Что мнилось, путь до неба ближе вдвое.Но разве даль страшна? Пусть мелок шагЛюдской и слаб, — измерит Каин имВесь круг земли, последней грани светаДостигнет, если цель есть впереди.По смерти брата столько долгих летБлуждал без цели он, бродил, как зверьИспуганный, стараясь схоронитьсяОт самого себя, — и в первый разБлеснула цель ему! Усталый духЗдесь может отдохнуть! Пускай и так,Что ото отдых на шипах колючих,А все же это отдых, забытье!И, проведя в пустыне ночь, опятьПустился в путь он. День за днем сменялись,А чудное виденье райских стенПорою появлялось на мгновенье,Его дразня своим спокойным блескомИ вместе с тем маня к себе; и вновьКакое-то таило обещаньеВ сиянье золотисто-алом.СкупоПустыня-мачеха его питалаКореньем, медом диких, пчел; поилаСоленою и затхлою водою.Он к этому привык. Порою реки, —Болота и соленые озераПересекали путь ему. БесстрашноСтупал он — в воду, поборая волны,Сопротивляясь ветру, грому, граду.Природа досаждать, ему могла,Как мачеха над пасынком глумиться,Но смерть его страшилась.ИногдаКакое-то невнятное стремленьеРождалось в нем, порой глухая злобаПод сердце подступала, удушаяКак бы клещами. Угрожая небу,И бога и себя он клял. Но толькоСтихал порыв, он становился жалкимЧервем бессильным и в изнеможенье,Упав среди песков, лежал, как труп.И вдруг его глухое беспокойствоОхватывало при одной лишь мысли,Что может он до цели не дойти.И вскакивал и, словно бы за нимКто гнался, — задыхаясь, вновь шагал,По пояс утонув в песках пустыни,Волчцами до крови израня ноги,Но все стремился к западу.Как долгоОн странствовал — кто знает? Но поройЕму казалось. — сотни лет. Меж темМинувшее, как бы. в волнах потопа,Из памяти стиралось без. следа;Остались лишь, насколько мог ещеПрипомнить он, неясные чертыПоследнего скитанья.Но однаждыДостиг он цели. Был ненастный вечер,И солнце спряталось уже за тучи,Когда больной, продрогший и несчастныйУ райских стен остановился Каин,Подножье их уже скрывала мгла,А далеко, как будто под землею,Гром грохотал, и ветер за стеноюСтонал и плакал. Холод бурном ночиИли усталость этому причиной, —Но Каин ощутил успокоеньеИ, после смерти брата в первый раз,Как к матери младенец, прижимаясьК стене холодной, погрузился в сон.Но не было покоя и во сне.Виденья страшные его томили,И он метался и кричал, порывыОсенней бури криком заглушая.А поутру поднявшись, истомленный,Почувствовал себя еще несчастней.Рассвет был холоден, все небо сплошьЗатягивали тучи, и хлесталиПотоки ливня. Серая, как море,Текла пустыня, уплывая вдаль,Уныла, величава и грозна.А рядом, сколько видно было глазу,Стена однообразно возвышаласьВплоть до небесной тверди — ни прохода,Ни башен, ни ворот, — лишь ровно-ровноТекла она, как будто мир навекиСобою надвое рассечь хотела.И двух титанов этих посреди —Пустыни и стеня — он, Каин, тварьБессильная, беспомощная мошка!Нет, мошка все же счастлива! У нейЕсть крылья, сила есть подняться в воздух.Превыше стен, и заглянуть в тот рай,В праотческие, милые края!Мурашке жалкой можно! А ему,Царю творения, владыке рая,Ему нельзя!Он молча, в исступленье,О стену эту бился головою,Бил кулаками, грыз зубами камень,Пока, бессильный, не упал, как труп.Три дня, он бесновался. Крик его,Подобный реву раненого зверя,Тревожил тишь пустыни. ИногдаОн пробовал молиться, но из устОдни богохуленья и проклятья.Лились. От боли загрубело сердцеИ лишь рвалось, смириться не могло.Но вот пришел в себя он и сказал:«Пусть будет так! Я проклят, знаю это!Кровь брата на руках моих. НавекиУтрачен рай. Пусть будет так!Не местоМне в том раю. Но за безмерность боли,За все мученья без конца, какиеЯ испытал уже и испытаю, —Лишь одного желаю я, о боже!Позволь хотя на миг, на миг единый,Хоть издали, опять увидеть рай!Хотя на миг увидеть вновь владенья,Утраченные мною без возврата!Лишь взгляд один! Лишь миг один, о боже!А там пускай обрушатся все кары,Какие мне назначены!»Вот так,Вздымая к небу руки, он молился,Но небо не ответило ему.Лишь солнце светлые лучи кидало,Да коршун где-то там стонал в лазури,Да выл шакал в пустыне.«Значит, нет! — Промолвил Каин. —Голос мой проклятыйДо бога не доходит. Я виною,Что небеса не отвечают мне!Бывало по-иному, но — пропало!Пусть будет так. Но вот как поступлю!Должны же быть ворота здесь, в степе,В какие бог изгнал отца из рая.Я слышал, ангел с огненным мечомИх стережет. Ну что ж, пускай стоит!Пускай убьет меня, не страшно это.А не убьет — я упаду на землюИ, в прахе извиваясь, как червяк,Проситься буду и молиться буду,Стучаться буду, преклоняться буду,Пока к моим мольбам не снизойдет он».И тотчас же, спеша, пустился в путьВдоль райских стен, стремясь найти ворота.Но день прошел, и ночь прошла бесследно,И день, и ночь, еще, еще, еще —Стена все убегала-без конца;И солнце закрывала перед ним,А райских врат как будто не бывало.Но Каин не неистовствовал больше,Не клял, не рвался. Тщетно безнадежностьГиеной ненасытною кружилаВокруг него и леденила дух.Он неустанно силы напрягалИ, отгоняя прочь зловещий призрак,Все шел и шел.И вот — виденье вновь.Среди пустыни поднялась, сверкая,Гора. В сиянье лучезарном, верхКупается в небесном океанеИ, шлемом возвышаясь ледяным,Слепит глаза. Под ним — нагие скалы,Костлявые, торчат, как будто зубыЧудовища, готового и солнцеПожрать на небе. Ниже — луговиныСеро-зеленые, под ними лес —Могучий, дикий бор в тумане тонет.Остановился Каин. Мыслей ройТо зрелище родило в нем.«Итак, —Подумал он, — не в силах я прийтиК воротам рая, стать пород лицомСвятого алгола, с ним говорить!Видать, они папок заграждены —Ворота! Ладно! Я просить не стану,А сам добуду милость. Вот гора.Она вершиною, наверно, выше,Чем стены рая. На нее взойду,Оттуда рай увижу, успокоюОгонь в моей пылающей душе!»И, не раздумывая долго, сноваПустился в путь. Но весь тот труд, какойДоселе он изведал, был ничтоПред новым этим странствием… Гора,Казалось, накопила все преграды.Наперекор- ему ручьев потоки,Глухие дебри, темные ущелья,Бездонные, холодные провалы.Лишь постепенно, задыхаясь, весьОблитый потом, поднимался КаинВсе выше в гору. Но чем горячееМечта стремилась вверх, тем тяжелейБыла его дорога, тем слабееВсе тело, — и печаль теснила душу.Так в полумгле блуждал он день за днем;Извечный лес шумел над ним тоскливоИли стонал, и плакал, и ревел,Терзаемый ветрами. Лишь чутьемРуководясь, блуждал чащобой КаинИ все карабкался туда, где кручиСтеной нависли. Лес пришел к концу,Но не было еще конца мученьям.Навстречу низкорослые, густыеКусты ползучих зарослей да елейТугие иглы. Будто из водыПопал он в полымя: шипы, язвя,Впивалися при каждом шаге в тело,Коренья змеями у ног сплетались,И солнце холодно светило с неба,Как бы с глухой насмешкой наблюдаяБесплодные мучения.Но КаинНе отступал. Ведь прямо перед нимХребет горы, магически блистая,Манил его! Весь истекая кровью,Иссеченный, исколотый, избитый,Он миновал и эту часть дорогиИ перевел дыханье на полянеУ родника, журчащего в теснине,Упал он и лежал, потом омылВсего себя прохладною водою.У края пропасти, шурша листами,Рос сладкий папоротник; он нарылКорней съедобных и, ополоснувшиВ воде, поел, остаток про запасСберег. И так, передохнувши день,Пошел вперед. Скользят все чаще ногиНа твердых мхах, набухли, вздулись жилы,В измученную грудь свинцом струясь,Студеный льется воздух, огневыеКолеса вертятся перед глазами,И ветер все сильнее, все упорнейПронизывает. Словно муравей,Ползет “все выше Каин, муравьюЗавидуя: тому не страшен ветер,Как не страшны обрывистые кручиИ утомленье!Нищая, скупая,Исчезла зелень — мертвые каменьяЛежат повсюду. Жизни — ни следа,Лишь ветер свищет, да орел поройКлекочет и когтит свою добычу.Смерть верная — один неверный шаг.Тут смерть ежеминутно расставляетСвоих дозорных, жадных на добычу:Снега и ветер, дождь и солнца блеск,Орлы и камни — в заговоре с пето.Но вот однажды — сумерки спускались,Когда стал Каин на верху горы —Иссохший, как скелет, покрытый кровью,Продрогший до костей и чуть живой,Почти без сил, взошел на ледянойПомост. Могучий ветер, налетая,Рвал волосы его, края одежды,Кровь в жилах замораживал. Но КаинНе чувствовал его; остаток силы,Всю душу он вложил в единый взглядИ кинул этот взгляд в седые дали,Туда, где в огневеющем сияньеКупался величавый «город божий».Но что увидел Каин?Пустота,Одни деревья грустно и печальноЛиствою шелестят, я молодыеЦветы благоухают. Кроме них,Ни звука, ни движенья не приметно.Но нет! В средине рая, на лужайке,Два дерева, пышней и выше прочих.О, Каин хорошо запомнил ихСо слов отца! Поднявшееся справа —То древо жизни: огненосный громРассек его вершину, раскололВесь ствол его, вплоть до сырой земли,Но не убил его живящей силы!Оно растет, пускает ветви вширь,И снова семена вокруг роняет!А слева — это дерево познаньяДобра и зла. Под ним клубится змей,А на ветвях его плоды обильноНависли. Так пленительны они,Так привлекают, так ласкают душу!Но вот повеял ветер, н, как град,Плоды, стуча, осыпались на землюИ все тотчас же превратились в пей ел,Огнем покрылись, разлились смолою!И видит Каин дальше: в алой дымкеВдруг заструилось что-то легким роем,Как мошкара. Он пригляделся — люди!Вот тысячи людей и миллионы,Как пыль под ветром, яростно стремятсяВперед, вперед, потоком бесконечным.И все у древа знания мятутся,Спеша, толкаясь, падают, встают,Карабкаются вверх, схватить стараясьОдин лишь плод, лишь яблоко одноОт древа знания. Напрасно кровьюИх путь означен и морями слез!Едва один вкусит плода — тотчасПлод в пепел обращается во рту,Огнем палящим вспыхнув. А вкусившиПлода от древа, человек жесточеСтановится, злобясь на целый свет,Бьет, режет и заковывает в цепи,Ломает все, что создали другие,Жжет, разрушает в яром исступленье!А древо жизни изнывает молча:Не нужно никому оно! На немПлодов немного, неказисты с виду,Заслонены листвою и шипами, —Вот, и не зарится никто на них.Когда ж порой, отбившись от толпы,Ином отведает, приблизясь к древу,Плодов чудесных и созвать захочетДругих, чтоб все сошлись сюда, они,Как воронье, кидаются всей стаей,Толкают, рвут, и мучат, и терзаютЕго, как за тягчайшую провинность.Но вот два зверя вышли на лужайку.Один под древом знания воссел,Недвижно-величавый н суровый,С лицом жены, прекрасным и немым,И с телом льва. Как мошки на огонь,Так люди — призраки неисчислимойТолпой к нему метнулись, вопрошая.Тоска без меры, яростная мукаВидны на лицах, дрожь пронзает их,Глаза и души жадно льнут к устамЧудовища. Безмолвное, оноГлядит недвижно. А людские толпыНеистово стремятся к дрену знанья,Борясь за плод его, — и вновь стремятсяК чудовищу, не ведая покоя,Как листья осени летят, гонимыСуровыми, враждебными ветрами.Другой же зверь торжественно восселПод древом жизни: видом — нетопырь,С хвостом павлина, с лапами орла,С хамелеоньим телом, с острым жалом.Мгновенно и чудесно изменяясь,Людей манил к себе он, отвращаяОт древа жизни. Тот же, кто к немуДоверчиво стремился и за нимСпешил, слепец, — тот падал в ров глубокий,Об острые каменья разбивался.И поднимались руки, и неслисьПроклятия — но не лукавцу-зверю,А только древу жизни. «Все оно —Химера, и предательство, и ложь!» —Неслись по ветру громкие стенанья.Глядел на это Каин, и емуНожом, казалось, рассекали сердце:Ему казалось, что вся боль, все-муки,Вся горечь и сомненья миллионовВ его душе бушуют, сердце в немКлещами сжали, внутренность сожгли.И, заслонив лицо свое руками,Воскликнул он: «Умилосердись, боже!Я видеть больше не хочу сего!»Мгновенно солнце потонуло, сумракУпал на землю, закрывая рай.Но боль в душе у Каина осталась,Неистовая боль. Он застоналИ на обледенелые каменьяКак мертвый рухнул.Пробудил егоЖестокий холод. В ясном небе солнцеСияло тускло, холодно смеялось,Как тщетная, бесплодная надежда.Где рай вчера мерцал, теперь стоялаСтеной до неба полумгла седаяГлухой завесой. Каин не жалелВидений рая; властно в нем звучалОдин лишь голос: «Прочь отсюда! Прочь!»И точно вор, забравшийся в чужуюСокровищницу и взамен сокровищСхвативший раскаленное железо, —Так Каин вниз спешил с вершины снежной.И мысли черные вороньей стаейНосились, глухо каркали над ним.И думал он: «Так вот в чем бог солгалОтцу, и мне, и людям. Ведь такоеБез воли и без ведома егоНемыслимо! Кто надвое разрезалЖизнь и познанье, лютыми врагамиИх сделавши? Но бог ли это сделал?Еще тогда, когда в своем раюДеревья эти он сажал, АдамаНе сотворив еще, — уже тогдаЕго и род его обрек на муку,На вековечную! Ведь если знаньеВраждебно жизни, для чего желатьПознания? Зачем же мы не камень?А, — если он хотел, чтоб не вкушалиПлодов познанья, для чего же древоОн вырастил, в плоды соблазн влагая?Желая, чтобы живы были мы,Зачем сперва не приказал питатьсяПлодами древа жизни?»Словно чайка,Которая, летая над трясиной,Зовет детей и грудью рвет тростник,То снова к солнцу в вышину взовьетсяИ все кричит, и вьется, и кружит, —Так Каппа мучительная думаВ кольце безвыходном металась, билась,Бессильная,Усевшись под скалою,Он отдыхал, облит холодным потом.Закрыл глаза, и вновь пред ним возниклоВиденье рая, и другой дорогойМысль потекла его.«Так в чем же — знаньеИ вправду ли оно враждебно жизни?Выходит, так! Ведь это жажда знаньяВ моей душе воспламенила злобуНа брата, сделала меня убийцей —За то, что он, не мысля, по-простомуХотел меня, родного, обратитьК той детской простоте, чья прелесть мноюДавно забыта? А куда оноВедет моих потомков? Зверя, птицу,Себя терзают, землю обнажили,Ища себе добычи для убийства.Малейший камень, будь остер и тверд,Годится им для стрел, ножей и копий;Затем рога ломают у оленя,У зверя зубы. От жены я слышал,Что люди отыскали некий камень,Который плавится в огне, как воск,И этот камень превращают в стрелы,Ножи и копья, тверже и острее,Чем из кремня. Вот — знания дорога!Кровь, раны, смерть оно приносит людям.Так для чего стремимся к знанью мы?Желаем смерти, значит? Нет, неправда!Я разве смерти Авеля желал?Я жить- хотел по-своему — и только,Желает ли охотник смерти зверя?Он хочет жить, ему потребно мясо!Он хочет жить и должен защищаться,Чтоб зверь его не съел! А тот, кто лукИ стрелы выдумал, желал ли он,Чтоб смерть явилась? Нет, лишь жить хотел он,Придумывал опору, чтобы жить!Итак, познание — не жажда смерти,Не враг живым! Оно — дорога в жизнь!Оно спасает жизнь! И в этом — всё!Как та стрела, что убивает птицу,Сама — не птица! Как тот нож, что режет,Сам — не убийца! Не виновно в томПознание! Оно — ни зло, ни благо.Тогда лишь благо или зло оно,Когда направлено на зло, на благо.Кто ж направляет знание? В рукахКто держит знанье, как охотник стрелы?И кто охотник?»Не привыкший мыслить,Ум Каина, как раненая птица,Метался, содрогался в темноте,Но на вопросы ясного ответаНе мог найти. И вновь иным путемПошел.«А древо жизни — это что?В его плодах какая сила скрыта?И вправду ли они дают бессмертье?Как видно, нет! Ведь даже эти людиВ раю, которые плодов вкусили,Под злобными ударами толпы,Я видел, падали и погибали.Так что же плод давал им? Я! Узнал!Они на смерть спешили, как на праздник,С улыбкой умирая; и своихМучителей они благословляли.Что значит это? Смерть им не страшна!Источник жизни в их сердцах таится!Что ж это за источник?…Вот, я видел:Едва от древа жизни кто вкусил —Вмиг просветлялся, благостным покоемОхваченный, и звал других, скликаяИх всех к себе; врага, убийцу злого,Как друга, обнимал; и был он, точноМед чистый, сотовый, благоуханныйИ сладостный, и светлый, и приятный,Одним священным чувством весь наполнен.Так вот: одна великая любовь —Источник жизни!»И взметнулся Каин,Как зверь испуганный, и озиралсяВокруг себя, шепча, как в исступленье:«Одна любовь! Ужели так, о боже!Ужели в этих двух словах лежитРазгадка всех судеб, какой вовекНи древо знания, ни зверь не скажетТаинственный? Несчастные вы люди!Зачем вы к дереву тому стремитесь?И что найти хотите вы у зверя?К себе взгляните в сердце, и оно вамРасскажет больше, чем все звери рая!Добро, любовь! Ведь мы в себе их носим!Их благостная завязь в каждом сердцеЖивет — и надо лишь взрастить её,И разовьется! Значит, мы хранимВ себе источник жизни, значит, к раюНам нечего и незачем, стремиться!О боже мой! Ужель возможно это!Ужели с нами ты шутил, как шутитОтец с детьми, в тот день, когда из раяНас изгонял, и тут же в сердце намВложил свой рай, нас одарил в дорогу?»И тотчас Каин дивно просветлел.Спокойствие чудесно разлилосьВ его душе. Забыты все страданья!И солнце грело, и земля сияла,Вся золотом и пурпуром одета,Как девушка, умытая росою.На краткий миг от счастья опьянев,Он позабыл про все, за грудь рукоюСхватился, сам себе не веря; —«Боже!;Так это правда? Даже в, этом сердце,Увядшем, дряхлом и оцепенелом, —Живет еще, и дышит, и цвететТот райский край, священная любовь!О да! Я чувствую! Теперь впервыеЗа годы странствий возрождаюсь яИ оживаю! Точно груда снега,В моей душе бесследно тает, злоба.Как жаль мне этих маленьких людей,Несчастных, ослепленных! Как люблюИх с этой слепотой, с их лютым горем,С порывами к добру! Ведь на путиМогучие соблазны ты им, боже,Воздвигнул, и бессильной, беззащитнойПрироду их ты создал! Эта искраПознания, какую сберегаютОни и раздувают, — что в ней! ТьмаИ тайна знание хранят, как стражи.А путь иной, ведущий прямо к сердцу,К любви простой и чистой, зверь инойЗамкнул им — быстрокрылая химера,Она целительную эту правдуВ мираж, в бесплодный призрак превращаетИ мечутся они, как лист сухойВ осеннем ветре, — режут, убиваютДруг друга, исступленней злого зверя,Копают землю, к небу страстно рвутся,Плывут по морю, — в небесах, за моремВзыскуя рая, счастья и покоя,Взыскуя благ, какие только в сердце,В любви взаимной могут отыскать!Что ж, неужели вечны их блужданья?Ужель вовеки но найдут ониПути прямого? Неужель напрасноДано им это вечное стремленье?Нет, жить любому хочется! И разумНа то и дан любому, чтобы жизнь;От смерти отличить. И если онОднажды лишь найдет дорогу в жизнь,То вряд ли он пойдет дорогой смерти.Я укажу им светлую дорогу!Я, прадед их, открою правду им,Добытую в веках моим страданьем,Прижму к груди своей и научуЛюдей — любить друг друга и оставитьРаздоры, и обиды, и убийства.Убивший первым, искуплю свой грехТем, что людей избавлю от убийства.О люди, дети, внуки дорогие!Довольно плакать об утрате рая!Я вам несу его! Несу вам мудрость, —Она поможет новый рай построить,В своих сердцах создать тот рай прекрасный!»Так думал Каин, и к людским селеньямОн устремился, сладостной тоскойПо людям, и любовью к ним влекомый;Он шел вперед, спеша и спотыкаясь,Не останавливаясь отдохнутьИ отдышаться. Сердце, точно птицаПлененная, металось. Вихрем ярымВоспоминания забытых летВ нем поднялись, когда из-за холмаВдруг синей тучкой показался дымЛюдских жилищ. Как резвый мальчик, онВзбежал на холм, что было сил, и стал,И долго-долго любовался видом,Раскинувшимся перед ним, — стократЧудеснее, чем все виденья рая.Какое зрелище! Там, в глубине,Гладь озера раскинулась, синея,Как зеркало из хрусталя, вдалиСливаясь с небом. Берега, роскошноОдетые в зеленые уборы,Роняя в воду рукава одежды,Полощутся, любуются собойВ том зеркале, спокойном и глубоком.А ближе — взгорья, в зарослях могучих,Как бы венком роскошным отделилиТот уголок от всей вселенной.Глянь!Вон, в тихой заводи, не слишком близкоОт берега, как выводок утят, —Поселок виден. На больших столбах,Забитых в дно озерное, стоятДома людей, укрытые осокой,С навесами, с широкими мостками.Дымки над кровлей. Женщины в домахПерекликаются. А но воде,Как науки, челны снуют проворно —Там рыбаки широкий невод тянутИ с криком веслами гребут, на солнцеСверкая костяными острогами.А позади селения, на взгорье —Широкая площадка; но не пчелыПо ней летают, не шмели гудят:Там веселится молодежь. На солнцеЛоснится смуглое, нагое тело,И голоса разносятся, и ветер,Играя, развевает черный волос.Одни бегут вперегонки, другие,Сплетаясь в танце, ходят, собираютБольшие раковины на прибрежье,Иные дружно напрягают лук,Стреляя в цель, а прочие кольцомСтолпились возле старика. Седой,Сидит на камне он и напевает,Бренча струной.Все это видел КаинКак на ладони, плакал и смеялсяОт радости. Он так давно не виделЛюдей! И вид их мирного труда,И радостей, и горестей вседневныхТаким ему прекрасным показался,Что, очарованный, застыв на местеГлядел он, не мигая, упивалсяТем зрелищем, как величайшим счастьем.Тут детвора крик подняла: на лукеПорвалась тетива. «Дедуся Лемех,Поправьте лук!» И дед игру оставил,За Лук взялся, внимательно ощупалСо всех сторон, седою головойПокачивая благодушно. КаинТотчас же догадался: дед — слепец.Вот вынул из-за пазухи струнуИ натянул на лук, и вдруг ударилПо ней. Как ласточка, защебеталаСтруна, — и что-то. осенило старца.«Эх, дети! — крикнул он, и поднялся.Уж я старик, слепец, а все ж готовПомериться в стрельбе с любым из вас».«Ого! Дед Лемех за стрелу берется! —Заголосили мальчики. — Дедуня!Давайте же начнем стрелять по цели!»«А где же цель? Ведите и меняТуда, где надо стать!»Но тут другие Заметили, чтоКаин приближалсяК площадке их.«Спасите! Там чужой Идет!Разбойник! Дикий человек!Спасите, дедушка!»И, как цыплятаОт ястреба, они сбежались к старцу.Дед Лемех вздрогнул.«Где, какой дикарь?» —Спросил сурово.«Из-за кедра вышел!Сюда идет!»И тут старик, ни словаНе говоря, взял новую стрелуВложил и — выстрелил.«Стой, Лемех, стон — Раздался голос. —Я твой прадед Каин!..»Но в этот миг пернатая стрелаЕму вонзилась прямо в сердце. РезкоВзметнулся Каин и ничком на землюУпал, — и острие пронзило спину,А руки судорожно в землю врылисьИ замерли на ней.«Ура, дед Лемех!» —Мальчишки вскрикнули, но Лемех толькоМахнул рукой. Он, бледный как мертвец,Стоял недвижно, — уронив на землюИ лук и стрелы.«Что с тобой, дедуня?» — ЗащебеталиДети, но старик Чуть выговорил тихо:«Что сказал Тот человек?»«Что будто бы он — Каин,Ваш прадед».«Каин? Это невозможно!Мой прадед Каин! Дети! Горе нам,Большое горе, если это правда!Скорее гляньте, что с ним?»«Он упалВон там, под кедром, и лежит спокойно».«Скорей к нему! Ведь, может быть, он жив!О господи, не дай греху свершиться, —Не дай пролить мне Каиновой крови!»И, спотыкаясь, содрогаясь весь,Пошел дед Лемех, а за ним толпоюШла детвора. Незрячий, все же прямоОн шел туда, куда пустил стрелу,Покуда не споткнулся, не упалНа тело Каина.«Да! Это он! —Как исступленный, вскрикнулЛемех. — Дети,Погибли мы, и весь наш род погиб,Погиб навеки! Каин принял смертьОт рук моих! Зовите же отцов,Зовите всех сюда!»Покуда детиСкликали старших, старый Лемех селУ трупа и, рукою прикасаясьК лицу его, к простреленной груди,Завел тихонько, как над колыбелью,Дрожащим голосом такую песню:«Слушай, Цилла, слушай, Ада,Дома моего отрада,Слушай божий глас:Кто над Лемехом смеется,Тем насмешка отзоветсяЗа одни — семь раз.А. кто Каина коснется,С тем — пойми — сам бог сочтетсяСемьдесят семь раз».Не умолкая, как безумный, пелОн песню. Все селенье между темЗдесь собралось. Кольцом широким людиИ тело и убийцу обступили.Вот, наконец, как бы очнулся ЛемехИ, голову поднявши, будто сонный,Промолвил: «Что же, есть ли кто со мной?»«Мы все тут, старый!» — зашумели люди.«Так плачьте, дети! Вот наш пращур Каин, Он проклят богом за убийство братаИ семикратно проклят им за то,Что к нашему приблизился поселкуИ смерть приял от рук моих! И смертьЕго всех нас проклятью обрекла,Злой каре — и детей и внуков ваших!Так плачьте, дети! Плачьте над собою!А мертвое, отверженное тело,Не прикасаясь, схороните тут,Чтоб света божьего не осквернял он,Чтоб на него и солнце не глядело,Чтоб зверь, его наевшись, не взбесился,И птица, наклевавшись, не издохла!Возьмите камни, ими забросайтеЕго, как пса, сухим песком засыпьтеИ обсадите тёрном! И навекБудь проклято и место, где лежит он!»И кинулись все люди с диким крикомИ воплями — закидывать камнямиУбитого. Лежал он, как дитя.Уснувшее, с простертыми руками,С лицом спокойным, ясным, на котором,Казалось, не изгладила и смертьУлыбки просветленья и любви.Но скоро грудою каменьев трупЗакрыло вовсе; а случайный каменьРасплющил череп, придавил к земле,Похоронил навеки под собою.

Перейти на страницу: