Все, как тогда, в то лето злое:И жесткий шорох пыльных трав,И ветер, дышащий золою,И грохот бомб у переправ,И блеклый хворост маскировки,И жаркий, жадный ход машин,И пеший раненый на бровке,—И он, наверно, не один…И вздох орудий недалекий,И гул шоссейного моста,II тот же стон большой дороги,II те же самые места:Низины, дробные сосенки,Где, отмечая срок войны,Трехлетней давности воронкиМеж новых, нынешних, видны.II жженой жести тот же запах,И пепелищ угарный дым.Но только — мы идем на запад.Мы наступаем. Мы громим.Мы бьем его, что день, то пуще,Что час, то злей и веселей,В хвосты колонн его бегущихВрываясь вдруг броней своей.Ему ни отдыху, ни сроку,Беги, куда бежать — гляди:На пятки жмем, всыпаем сбоку,И — стой! — встречаем впереди.Идет, вершится суд суровый.Священна месть, и казнь права.И дважды, трижды в день громовоВойскам салюты шлет Москва.II отзвук славы заслуженнойГудит на тыщи верст вокруг.И только плачут наши женыОт счастья так же, как от мук.И только будто зов несмелыйТаят печальные поля,И только будто постарела,Как в горе мать, сама земля,И рост, и доброе цветеньеВсего, что водится на ней,Как будто строже и смиреннейИ сердцу русскому больней.Вот дождик вкрадчиво прокрапал.Как тонок грустный дух сенца!..Войска идут вперед на запад.Вперед на запад. До конца!..
1944
В литовской усадьбе
Зернистый туман августовскийНа утре погожего дняПод стогом в усадьбе литовскойЗаставил проснуться меня.Холодной росою капустнойОн тек по соломе сухой.И было так тихо и грустно,Как будто войны никакой.На самые малые срокиЗашла она в это жилье,Уже далеко по дорогеКатились колеса ее…Я сел на подножке машины,Курю, а пернатый юнецПоет фистулой петушинойЧетвертому лету конец,Поет он под крышей поветки,И, сонно-угрюмый с лица,В шляпенке и ветхой жилеткеМужик соступает с крыльца,Подошвой гремя деревянной,Хозяин. Мужик — как мужик.И слышать занятно и странноЕго «иностранный» язык…