Стихотворения. Поэмы

Я лодочник на бешеной реке.
Взлетает вверх и вниз моя лодчонка,
Как колыбель, которую в тоске
Качает нянька в злобе на ребенка.
Ты — нянька злющая моя, судьба!
Ты лодку так и сяк мою качаешь,
Ты бурей у причального столба
В неистовстве страстей меня встречаешь.

А я устал. Где берег? Далеко?

Быть может, ближе до водоворота?
Отраден дом, но я б уснул легко
И в омуте с такою же охотой.
Ни берега, ни бездны. Даль небес,
Да волны в лодку хлещут. Неужели
Нельзя ни в омут, ни на волнорез,
Ни умереть, ни твердо стать у цели?

Чей это голос? Что за дивный звук

Вплетается в привычный гул теченья?
Чей дух, отбыв весь круг гееннских мук,
Уходит к небу, получив прощенье?
Ах, это лебедь тянет надо мной
И запевает гимн перед кончиной.
Воспоминанье, задержись, постой.
Как замиранье песни лебединой!

Я вышел из ребячества тогда

И был в счастливом возрасте подростка.
О, как напоминают те года
Рассвета заалевшую полоску!
В младенческой душе еще темно,
Но проблеск чувств уже ее румянит,
Как утром все давно озарено,
Задолго до того, как солнце встанет.

Я веровал, что все мои мечты

Способны сбыться, — и сбылись мечтанья,
Но я мечтал о малом, без тщеты,
Мечтал о друге, верном до скончанья.
Мой друг был верен; в возрасте таком
Еще не портит нас своекорыстье,
Еще не выедены червяком
В саду души ее цветы и листья.

Мой друг был верен. С ним я осушал

Бокал своей восторженности ранней,
И в эмпиреях, как орел, витал,
Оглядывая сверху мирозданье.
Я всем владел, на что бросал свой взор,
Все, все принадлежало мне по праву:
И богача узорчатый ковер,
И звездная корона громкой славы.

Я в будущее веровал тепло

И думал, что оно уже настало.
Вдруг существо мое переросло
Тот мир, который сердце обнимало.
В действительности мир ли измельчал,
Душа ль моя взаправду углубилась,
Но в ней образовался вдруг провал,
Разверзлась пропасть, трещина открылась.

Она росла, и я уж не парил,

Душою преждевременно увянув.
Я захандрил и без надежд и сил
О будущем не строил больше планов.
Меня уж не манило ничего,
Постылыми мне стали все приманки,
Так потускнеет неба волшебство,
Когда протрутся звезды до изнанки.

На всех я дулся, был на друга зол,

И в тягость стал себе, как посторонний,
И от мирского шума я ушел
Куда глаза глядят, как от погони.
Стоянку сделав далеко в лесу,
Я долго прожил на своем привале.
Как описать прогалины красу
И тех существ, что тут кругом летали!

То были вереницы чудных фей.

Они всплывали где-то по соседству,
Со дна опустошенности моей,
И чем-то мне напоминали детство.
Я их просил помедлить хоть на миг,
Схватить пытаясь хоть одну из стаи
И удержать в объятиях моих,
Но феи улетали, исчезая.

Они не возвращались никогда

И, словно воздух, были невесомы,
Но в сердце оставалась борозда:
Тоска и жалость, легкая истома.
И чем бесследней было и полней
Исчезновенье бледных тех видений,
Тем краше мне казался мир теней,
Тем слаще наше странное общенье.

Я таял и насмешки возбуждал

Во всех своей хандрою беспричинной,
Лишь друг мой с грустью головой качал
И не смеялся над моей кручиной.
«Да что с тобой?» — он спрашивал, а я
И сам не знал причины отчужденья.
Я жаждал ведь, и не было питья,
Которое дало бы утоленье.

Оскомину набил мне белый свет,

Земная красота мне надоела.
«Туда, туда, — твердил я, — в круг планет,
Где скрывшихся сестер моих пределы!
Дыша с семьей их воздухом одним,
Залью я жажды той огонь священный,
А если скроются они, как дым,
Вдогонку я пущусь по всей вселенной».

Весна была, и тьмы цветов и трав

Охватывали радугой поляну.
Они грустили, словно угадав,
Что, кажется, я скоро в вечность кану,
Я мимо них взошел на косогор
И загляделся в купол бирюзовый.
Я в синеву небес глядел в упор,
В средину неба, за его покровы.

Прекраснейшее в мире существо

Стояло в глубине. Мне видно было.
Что шепчут губы счастья моего
И как рукой она меня манила.
«Сейчас», — шепнул я, став на край крутой
Внизу зиявшей бездны стосаженной,
Но сзади схвачен чьей-то был рукой,
И навзничь я упал без чувств мгновенно.

Очнувшись, вижу: то же существо,

Что с неба улыбалось за минуту,
Внезапно, ни с того и ни с сего,
Стоит со мною рядом почему-то.
«С земли до неба, значит, только шаг, —
Я заключил, — раз я совсем недавно
Был на земле, и вот — на небесах,
И это предо мною ангел явно?»

Так думал я, но про себя, не вслух,

Боясь, что если разожму я губы,
То небо тотчас разлетится в пух
От одного лишь звука речи грубой.
Из страха потерять ее, с тоской
Я за руку схватил ее, с опаской
Обвивши стан ее своей рукой,
Как пламенем объятой опояской.

Я ею любовался без конца.

Как не ослеп, как сохранил я зренье
При свете лучезарного лица
И глаз ее горящих озаренье?
Глаза переливались, как сапфир,
И брови черной радугой сгибались,
И как нисходит ночь в полдневный мир,
По белой шее кудри рассыпались.

Отмалчивался я — и вдруг понес

О рае, небе, ангелах. Но скоро
Прочел в глазах у слушавшей вопрос, —
Ей были чужды эти разговоры.
«Постой, — она сказала, — здесь не рай.
Мы на земле, я девушка земная.
Ты в пропасть бы свалился невзначай,
Не удержи я вдруг тебя у края».

«Мы на земле! — вскричал я. — Решено.

И объяснений от меня не требуй.
Что небо, что земля, мне все равно,
Но там, где ты со мной, конечно — небо.
Но ближе сядь, позволь тебя обнять.
Чтоб все в тебе ответом мне дышало,
Ты собственность моя, ты — благодать,
Тебя давно мечта мне предсказала».

Мы сели на вершине крутизны,

Беседуя. Она спросила, кто я.
«Я вздохом был до нынешней весны, —
Ответил я, — и жизнью стал с тобою.
Целуясь, я умру, но не горюй:
Ты воскресишь меня своею властью,
Вернув мне мой смертельный поцелуй,
Я вздохом был — и стал улыбкой счастья».

Мы обнялись и замерли вдвоем.

Я упросил об этом без усилий.
Зачем в тот день мы бронзовым литьем,
Как статуи, друг с другом не застыли?
Прошли б века, не разлучая нас.
Восторг был несравним, неописуем!
Как будто небо душу в первый раз
В меня вдохнуло этим поцелуем.

«Смотри, — шепнула, оторвав уста,

Мне девушка, — какие перемены!
Другое небо, и земля не та.
Что поцелуй наш сделал со вселенной!
Синее даль. Не так несносен зной,
Свежей в тени, и солнца свет лучистей,
Нас обвевает ветер неземной,
Нарядней розы, зеленее листья».

«О да! — я согласился. — Ты права.

Не знаю, мы ль глядим проникновенней,
Иль жизнь неузнаваемо нова,
Но будем благодарны перемене».
Так средь простора вольного, одни,
Друг друга прерывая то и дело,
За розовой гирляндой болтовни
Мы не заметили, как солнце село.

Темнело. Солнце, тучи золотя,

Садилось за лиловые предгорья.
Вставал туман и подползал, пыхтя,
Лугами, как по высохшему морю.
В лучах зари утес горел огнем,
Подобно трону под багряной тканью.
Счастливые стояли мы на нем
Четой венчанной в час коронованья.

Легко простились мы, два мотылька,

Не сомневаясь, что за тьмой унылой
Нам новый день готов наверняка,
Как верят в воскресенье за могилой.
Мы не давали клятв, идя ко сну.
Но поутру оказывались рядом.
Так прожили мы целую весну,
Уста в уста, грудь с грудью, взгляд со взглядом.

Так прожили мы лето. Каждый день

Был нам цветком на олимпийском пире,
И каждый час обозначал ступень
К блаженству, еле мыслимому в миро.
Увы, цветы все эти отцвели.
Будить воспоминанья нет причины.
Развейся, сон волшебный, сгинь вдали,
Как замиранье песни лебединой!

В дни осени поднялся ураган,

Тиранил рощи, оголял деревья,
Гнал листья ворохами вдоль полян,
Ногами их растаптывая в гневе.
Вот так и наше счастье растоптал
Тот ветер, как последний из злодеев,
И нас обоих порознь разметал,
В разлуке розы наших щек развеяв.

Расстались мы. Я должен был уйти.

В осенний вечер, сумрачный и строгий,
Я, девочке моей сказав «прости»,
Взглянул еще раз на нее с дороги.
Я побежал, не видя сам куда,
Лицо и грудь изранив в кровь о тернья,
Как падает изгнанница-звезда,
Отвергнутая небом в час вечерний.

Давно сошли царапины с лица,

Срослись порезы памяти упрямой,
На теле ни единого рубца,
И даже в сердце не осталось шрама.
Но тем-то мне, быть может, и больней,
Что, первая любовь, блаженство рая,
Волшебный сон тех незабвенных дней, —
Тебя я постепенно забываю!