Стихотворения. Проза

Для меня она имеет особый смысл помимо ее научного значения. Ее автор Вячеслав Александрович Сапогов был мой младший друг, духовный скиталец, жизнестроитель, искатель религиозной истины, один из самых христиански чувствовавших и христиански мысливших наших современников[420]. Он и З. Г. Минц привлекли мое внимание к теме о Семенове. Сапогов задумал цикл работ о людях ухода, к которым принадлежал и сам. Незадолго до смерти он мне несколько раз говорил:

— Понимаешь, Вадим: русский человек — это человек ухода.

Первой и — увы! — последней из задуманных им работ стала статья о двух прекрасных русских людях ухода “Лев Толстой и Леонид Семенов”. Ее высокие достоинства отметил брат Л. Семенова, епископ русской православной церкви за рубежом Александр Зилонский. Я получил из Парижа материалы с этим отзывом после смерти моего друга, и при жизни он этого отзыва не узнал. Но я верю, что теперь он его знает. Я постараюсь его работу не повторять, за исключением нескольких фактов, необходимых для связности изложения.

В 1891-1892 гг. Толстой с близкими работал на голоде в Данковском уезде Рязанской губернии, где было семейное гнездо Семеновых — имение Гремячка. Леониду тогда было 11 лет; о том, что в детстве летом он живал в Гремячке, свидетельствует в воспоминаниях его сестра Вера. Вероятно, тогда он и воспринял впервые мощные импульсы примеров действенной любви к людям, исходившие от Толстого[421].

22 июня 1907 г. Л.Д. Семенов пришел к Толстому. Прежде всего для того, чтобы покаяться. Потребность в покаянии его томила, с православной же церковью, став на путь революции, он порвал, так что исповедаться священнику он не мог. Толстой сразу же полюбил его: он увидел в Семенове человека, близкого себе по мировоззрению, но более последовательного в жизнестроении, вполне осуществившего то, что оба они считали единственно правильным, — разрыв с образованным обществом и его цивилизацией, сближение с простым народом, его бытом. Об их первой встрече кроме рассказа Семенова в “Грешный грешным” есть выразительное свидетельство близкого друга Семенова, несколько таинственного Аркадия Вениаминовича Руманова. Имеются серьезные основания утверждать, что он был внебрачным сыном одного из членов правящей династии Романовых и еврейки. Родился 29 ноября 1878 г., окончил юридический факультет Петербургского университета, стал присяжным поверенным и журналистом, близким к правительственным кругам. Его жена Женни и свояченица Эмми Львова были концертировавшими пианистками, пользовавшимися большим успехом. После 1917 г. Руманов эмигрировал, умер в 1960 г. Студентом, уйдя из родительского дома, Семенов жил у него. Когда Семенов порвал с интеллигентским образом жизни, при появлениях в Петербурге он останавливался также у Руманова. Там его всегда ждала его комната. У Руманова же хранились рукописи неопубликованных произведений Семенова в стихах и в прозе; судьба их нам не известна.

“Пришел к дому и стал “под деревом” ждать выхода Льва Николаевича Толстого.

Толстой вышел и спросил:

— Вы ко мне?

— Да.

— Вы кто?

— Я — революционер.

Толстой так и вскинулся:

— Революционеры — дурные люди, нам не о чем говорить.

И быстро ушел.

Семенов продолжал стоять.

Прошло часа два. Пошел дождь. Семенов все стоит.

Толстой возвращается.

— Вы все еще тут? Что вы хотите?

— Хочу с вами поговорить.

Толстой ввел его к себе.

Беседа продолжалась несколько часов и закончилась тем, что оба собеседника разрыдались. Семенов остался в Ясной Поляне. У него сложились необыкновенные отношения с Толстым, который привязался к нему и полюбил его”[422].

Здесь же приведены слова скульптора И. Я. Гинзбурга о том, что Толстой с глубокой нежностью говорил о “своем Леониде”.

Обширный трактат “Так что же нам делать?” Толстой писал четыре года, с февраля 1882 по февраль 1886 г. Семенов был тогда маленьким ребенком в разветвленной и сплоченной состоятельной коренной дворянской семье. Но труд Толстого бросил грозную тень на будущее и этого ребенка, и всей семьи, к которой он принадлежал, и всего русского общества. В жизни и смерти едва вступавшего в жизнь ребенка сбылись самые мрачные пророчества и предупреждения великого учителя жизни и провидца. “Как ни стараемся мы скрыть от себя простую, самую очевидную опасность истощения терпения тех людей, которых мы душим, — писало перо Толстого, — как ни стараемся мы противодействовать этой опасности всякими обманами, насилиями, задабриваниями, опасность эта растет с каждым днем, с каждым часом и давно уже угрожает нам, а теперь уже назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке, над бушующим уже и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и покроет нас. Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв”[423].