Стихотворения. Проза

— Здравия желаем, ваше благородие! — гаркают громко стражники у ворот. Начальник отдает им честь и, прикладывая руку к козырьку, слегка нагибаясь всем корпусом вперед и потом выпрямившись, как отпущенная пружина, быстро и решительно скрывается за воротами.

Теперь я думаю о нем. Странно это, у меня ни к кому нет здесь такого злого чувства, как к нему, точно он лично меня чем-то оскорбляет или ранит. Он искренно доволен собой и, кажется, хочет мне это показать наперекор моему отношению к его службе.

Он со мною корректен, является ко мне на первый зов и в первый же день, как принимал меня, заявил мне о своей гуманности.

— Я ведь тоже, что вы думаете, семь классов гимназии кончил! — говорил он, немного кофузясь и не глядя мне в глаза.

С арестантами считает нужным быть вежливым. Недавно прощался с крестьянами отпускаемыми на поруки. Он потирал руки и добродушно улыбался.

— Прощайте, братцы, желаю вам всего хорошего. Желаю на суде оправдаться. Спасибо вам, что без шума, без скандала сидели. Лихом не поминайте!

— Да что ж тут! зла против вас не имеем! — бормотали глухо крестьяне и стояли перед ним без шапок.

И он точно уверен, что они не могут его не любить.

Но вот ко мне приехала матушка на свиданье, всего на 3 дня в этот город, а он не позволил нам свидеться на третий день.

— Жена, дети... Меня исправник спрашивает! — оборвал он желчно и прекратил свидание через полчаса.

В другой раз совсем не выдержал. Сажал в карцер политического, измученного, нервного еврея. Он пришел в камеру одиночного с пятью надзирателями и стражниками и объявил приговор. Политический протестовал:

— За что? какой это имеет смысл?

Начальник торопил:

— Идите, идите скорей.

И вдруг сорвался и разразился злой, болезненной репликой.

— За что?! За что?! А вот так! Так! без всякого смысла! Потому что вы — умные, а мы — глупые! Так я хочу поиздеваться над вами, потешиться, показать, что я это могу! ха-ха!

Но это был надрыв.

Зимой же раз недели в две он собирает арестантов в большую камеру, так называемую дворянскую, и здесь с волшебным фонарем читает им сцены из священного писания.

У него жена. Она довольно полная брюнетка с ленивым станом и с черными, красивыми глазами. У нее в глазах какая-то тусклая забота о детях и о том, чтобы быть хорошо одетой. Одевается нарядно, по вечерам играет на разбитом рояле вальсы, и так грустно становится тогда в тюрьме. Тюрьма кажется замком, полным красивых и чудных страданий, в котором томятся прекрасные рыцари старины и грезят о своих возлюбленных... и знаешь, что это ложь.

В ее глазах тусклая, скучная забота о детях. Она ведь мать, и ей, может быть, страшно, что дети ее всегда на дворе с арестантами. Что с ними будет? и с этой хорошенькой Лизой, которую она всегда так чистенько одевает?

Выползли женщины на прогулку. Их в остроге тут две. Одна — молодая и развратная девка с выпяченной вперед грудью и с вздернутым носом. С нею амурничает стражник: — ...хочешь? начинает он грубо с самого циничного вопроса.

Девка презрительно молчит и повертывается перед ним на пятках. Надувает губы.

— А за что сидишь? За кражу? — пристает стражник.

— Я? Ой-го! Не такая!

— А за что ж?!

— Ну за что? угадай!

Стражник недоверчиво смотрит.

— За кражу, — повторяет он.

— Не-эт! побольше. Я побольше. За поджог!

Врет она и поводит перед ним плечами.

Стражник не верит.

— А... хочешь?

Девка вывертывается.

— Дай семячков! — протягивает она ему ладонь и щурит глаза.

— Эх, сукина дочь! — ругается стражник и высыпает ей в ладонь семячков.

Начинается разговор уже не такой громкий. Это роман или флирт в остроге.

Все разговоры с ней мужчин всегда так по-собачьи откровенны. Ее камера рядом с моей и каждый день я слышу их. Молодой надзиратель не отходит от ее двери. Девка просится выйти. Он не пускает.

— А зачем тебе? зачем? Скажи зачем, тогда пущу, а то ведь я не знаю зачем? — пристает он.

Девка хохочет, заливается.

— Ну что тебе сказать? Дурак! сам знаешь!

Наконец сквозь хохот произносит слово.

Надзиратель доволен и гремит замком.

— Ну так бы и сказала, дура, вот тебе! Бесстыдница!

— А ты сам бесстыжий!

Но она знает себе и цену.

Вчера арестант, сифилитик, расставив ноги, отчаянно нагло ругался на весь двор. Начальник приказывал ему идти в карцер. Он кричал на самого начальника. Он знал, что его слышит эта смазливая девка там наверху и хотел показать себя перед ней. А девка шагала по своей камере, и прислушиваясь к крикам, напевала весело песенку.

Иногда она плачет.

— Наташка, ты что? кто-нибудь обидел? — спрашивает надзиратель.

— Иди, чорт! А тебе что? — огрызается она, но вдруг быстро смягчается и начинает кокетничать своими слезами.

— Да вот письма нету! Забыл меня миленький! И через 5 минут уже слышен ее смех.

Другая женщина — вдова с ребенком. Уродливая, с толстым, изрытым оспой лицом. Ее только вчера привели.

— Запалила ригу, ведьма! — объяснил мне про нее надзиратель.

Она, всхлипывая, топчется у стены и не смеет отойти.

— Тетка, подь сюда! Подь! небось! — манит ее к себе жена старшого.

Баба наконец решается.

— Мальчик? — спрашивает та, подсаживаясь и кивая головой на ребенка.