Стихотворные переводы

и в Генуе, в садах лимонных,
в Вевэ, меж яблоней зеленых,
и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту, —

повсюду, где, среди простора,
оставил сердце я и взоры,
терзаясь раной роковой;
повсюду, где хандра хромая,
на посмеянье выставляя,
меня тащила за собой;

повсюду, где, тоской суровой
тоскуя по отчизне новой,
я шел за тенью снов моих;
повсюду, где, пожив так мало,
я видел все, что сердце знало, —
все ту же ложь личин людских;

повсюду, где в пустыне пыльной
я, словно женщина, бессильно
рыдал, закрывшись рукавом;
повсюду, где в лесу тернистом
душа цеплялась шелковистым,
легко теряемым руном;

повсюду, где дрема долила,
повсюду, где звала могила,
повсюду, где коснулся я
земли, — садился при дороге,
весь в черном, человек убогий,
как брат, похожий на меня.

Откройся мне, ты, знающий все дали,
   все колеи моих дорог!
Так скорбен ты, что я могу едва ли
   в тебе признать мой злобный рок.
В твоей улыбке кротости так много,
   так сердобольно слезы льешь…
Когда ты здесь, любовно чую Бога;
твоей тоске близка моя тревога,
   на образ дружбы ты похож.

Но кто же ты? Не ангел, Богом данный,
   руководитель душ людских.
Вот мучусь я, но ты — и это странно! —
   молчишь при виде слез моих.
Я двадцать лет знаком с твоею властью,
   неведомое существо,
меня жалеешь, но твое участье
не греет; улыбаешься, но счастья
   не разделяешь моего.

Сегодня вновь явился ты ко сроку;
   лилась ночная темнота,
крылом в окно бил ветер одиноко,
   моя печаль была пуста:
но там остался отпечаток томный,
   еще лобзанья жар тая;
и думал я о страсти вероломной,
и медленно, подобно ткани темной,
   рвалась на части жизнь моя.

Собрал я письма, прядь волос — обломки
   любви недавней, — все собрал;
и голос прошлого, не в меру громкий,
   пустые клятвы повторял.
Прелестный прах, не смея с ним расстаться,
   я гладил, трепетен и тих.
Плачь, сердце, плачь! Слезами напитаться
поторопись! Ведь завтра, может статься,
   ты не узнаешь слез своих.

Я завернул остатки счастья эти
   в обрывок бурого сукна.
Среди недолговечного на свете,
   пожалуй, прядь волос вечна.
Как бы в подводный сумрак погруженный,
   я глубь забвения пытал;
мой лот терялся в этой тьме бездонной,
я над моей любовью погребенной,
   над бледным счастием рыдал.

И вот уже сургуч я выбрал черный,
   чтоб запечатать нежный клад,
еще не веря, в скорби непокорной,
   что я отдам его назад.
Ты слабая, надменная, слепая,
   былого не сорвешь с себя!
О Господи, зачем же ложь такая?
Как страстно задыхалась ты, рыдая,
   зачем рыдала — не любя?