Стивен Эриксон Кузница Тьмы

- Ох, все так и делают, верно. Подумай о моем супруге: разве мог он достичь большего? Манящая Судьба, временные форты, пригоршня заблудших и слабосильных под командой. Вот истинная служба государству, разве не правильно? А?

Он изучал ее. - Это великая ответственность.

Она резко захохотала и отвела глаза. Правая рука выбила по столешнице неровную дробь и вновь замерла. - Все мы ездим по границам, словно проверяем своим пределы.

- Не все.

Она глянула на него, чтобы снова отвести глаза. - Ты пария в Цитадели. Тебя считают наглым и небрежным, но ты не такой, Галар. Никогда таким не был.

- Похоже, у меня мало общего с обитателями Цитадели.

- Мы выбрали тебя именно по этой причине.

Он поразмыслил и вздохнул.

Женщина подалась вперед: - Это не было наказанием, Галар. Никогда.

Однако он знал, что было.

- Знаешь, ты мог бы взять в постель жрицу. Пусть любители безбрачия пялятся в стены келий - это не путь для таких, как мы. Мы солдаты, и аппетиты у нас соответствующие.

- Хорошо ли тебя кормили в последнее время, Торас?

Как всегда, колкость не возымела на нее действия. - Вполне, - сказала она, откинувшись в кресле. - Наверное, тебе не понять, но именно уверенность в верности мужа позволяет мне заниматься всем этим.

- Ты права. Ничего не понимаю.

- Я ему не ровня. Даже надежды сравняться не было с самого начала. Я всегда шла по канаве, а он по дороге. Трудно так жить день за днем.

- Никакой канавы, Торас. Никто не видит в тебе слабины - ради Бездны, ты командуешь Легионом Хастов!

- Это не имеет отношения к военным чинам или заслугам.

- Тогда к чему имеет?

Она лишь потрясла головой. - Мне тебя не хватало, Галар.

Однако взглядом с ним так и не встретилась. Он не знал, слушают ли их остальные, пытаясь разобрать слова. Вряд ли. Слуги уже вносили в зал охапки тростника, чтобы застелить пол, кто-то пьяно пел, путая строчки, ему вторил громкий смех. Глаза слезились от повисшего дыма. Он пожал плечами. - Что же делать?

Женщина встала и хлопнула его по плечу. - Иди к себе. Поздно.

- А ты?

Она отвернулась с улыбкой. - Все дело в смелости, верно?

Он следил, как она возвращается в прежнее кресло, наливает кружку из кувшина - и понимал, что ночь проведет не в одиночестве. Вставая, выходя из зала, он думал о квартире в Цитадели и узкой койке, в которой никогда не бывало жриц. А потом о Калате Хастейне, лежащем на матрасе в каком-то северном форте. Двое мужчин, живущих в одиночестве, ибо такова их натура, их выбор: оставаться одинокими, если нет любви.

А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.

Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.

И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков - не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его - такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.

Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью - изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.

Живопись - война. Искусство - война.

Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением - у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.

Портрет Урусандера - перед которым он ныне сидит, пока мерцают и гаснут последние ночные свечи - запечатлел все раны Кедаспелы. Но кто заметит? Никто, даже Галлан. Нужно учиться скрывать ущерб. Глаз ублаженный - глаз соблазненный.

И Урусандер, действительно, весьма ублажен.