Сто бед

В больнице воняло хлоркой и девяностопроцентным спиртом. Через стекло в двери палаты я смотрел на Азру. Она спала. Лоб и щеки у нее были желтого цвета, как будто она намазала лицо яичным желтком, чтобы оно лучше загорело. Когда я вошел, она открыла глаза и протянула мне руку из-под одеяла. А потом с улыбкой вытащила из-под матраса здоровенный камень, который из нее достали.

– Не бойся, сорняк не извести! – успокоила она меня, заметив мое волнение.

Мать с гордостью вертела камень в пальцах.

– Посмотри, Азра, сколько тут слоев наложилось!

– Ты хочешь сказать «наклалось»! – с улыбкой перебила она меня.

– Да нет, наложилось! Смотри!

– Отец вернулся?

– Да. Позавчера.

Я бы не мог объяснить, зачем соврал, почему сказал, что он приехал раньше. Новая ложь возникала из прежней, точно сигарета, зажженная от окурка предыдущей.

– Он, конечно, каждый вечер уходит из дома?

– Нет-нет. Вовсе нет. И почти никакого «буль-буль».

– Не может быть…

– Я хочу сказать… Он приходит с работы, готовит нам поесть и спит.

– И что, он убирает?

– Как договоримся.

– Что это значит?

– Я, например, беру на себя посуду.

– Ну, это уж слишком! Когда меня нет, он никуда не ходит… Послушай, сделай кое-что для меня…

– Конечно.

– У него как минимум пять тайников, где он прячет свое жалованье. Иногда он сует конверт под ящик своей прикроватной тумбочки, иногда кладет его на водогрей. Один раз он даже положил его в холодильник, а в другой – зарыл в свои носки. Хуже всего, что он без конца меняет место. Надо бы, чтобы ты покопался…

Она поняла, что я не имею ни малейшего желания производить раскопки…

– Но ведь он же отдает тебе часть жалованья? – спросил я.

– Да. Но мне интересно, сколько он оставляет себе.

– Почему тебя это волнует, если он дает вполне достаточно?

– Потому что я с трудом свожу концы с концами. А он пишет сумму на конверте.

– Он страшно разозлится!

Я знал, что должен соблюдать нейтралитет между матерью и отцом. Я вдруг почувствовал безудержное желание рассмеяться. Разумеется, от радости, что в конечном счете мы все трое живы. Не в добром здравии, но живы. Я хихикал, не в силах остановиться, а Азра не могла понять, что меня так развеселило.

– Все, уходи, глупый осел! Ты надо мной смеешься!

Чтобы успокоить мать, я стиснул ее в объятиях. Она умолкла, положив голову мне на плечо. Так мы молча лежали на кровати, пока не пришла старшая сестра и не сказала, что время посещения закончилось.

В конце коридора меня остановил доктор Липа:

– Мы ожидаем результата гистологии.

– Это что?

– Я хочу исключить худшее… Рак!

Я думаю, скорость, с которой я пробежал обратный путь от больницы, соответствовала силе моего желания оказаться как можно дальше от слова «рак». Я был еще так мал! Убежать от слов и их смысла невозможно! Особенно опасных и угрожающих. Я выскочил за ограду больницы, бегом спустился по аллее вдоль Управления гражданского строительства, где в бухгалтерии работала мать. Рак. Это слово неумолчно звучало у меня в мозгу. Брацо, как мы и договаривались, ждал меня на углу, возле газетного киоска. Он уже сидел за столиком.

– Как в школе?

– Все хорошо!

– Отлично. А теперь ешь сколько захочешь!

Он поднялся из-за стола и вернулся с тарелкой: четыре кремпиты, две тулумбы, две шампиты и две бузы[14]. Хозяин кафе Решо не переносил табачного дыма, поэтому Брацо курил на улице, глядя на меня через стекло. Когда я приступил к последней кремпите, у меня из глаз полились слезы и закапали на хрустящую корочку пирожного. Увидев, что я плачу, Брацо вернулся за стол. Что делать, да, я был еще мал… Я плакал впервые после госпитализации Азры. Слезы капали на кремпиту, что неожиданно показалось мне очень забавным. Брацо посмотрел на меня и пошел платить.

– Почему ты плачешь?

– У матери одноклассника рак!

– Краб? Упаси нас господь!

– Вообще-то, врачи точно не знают, но у моего приятеля тяжело на сердце, и мне его очень жалко.

– Еще бы. Ну ладно, на сегодня все.

Он вытер мне слезы своим галстуком, и это меня рассмешило.

– Ну вот, я больше не плачу… А ты…

– Что я?

– Обещай: сегодня вечером никакого «буль-буль»!

– Да брось ты! Я просто пройдусь пешком, подышу воздухом!

– Можно с тобой?

– Нет. А как же уроки?

Зачем ему каждый вечер уходить из дома, вместо того чтобы остаться с нами? «Буль-буль» интересовал его больше, чем я. Тут я прекрасно понимал Азру. Я высвободился из его объятий. Но не успел сделать и двух шагов, как его рука легла мне на плечо.

– Ты нас не любишь!

– А ты дерзишь, сынок!

– Тебе так кажется, – процедил я сквозь зубы и рванул по Сутьеской улице к улице Ключка.

Я прям бесился от злости и решил во что бы то ни стало прийти домой без него. Он изо всех сил старался догнать меня. На середине лестницы он ухватил меня за рукав:

– Стой, я больше не могу…

Его как будто подключили к чужим легким: из груди вырывались скрип и шипение. Понимая, как мне важно, чтобы он не оставлял меня и чтобы мы вернулись вместе, он взял меня на руки.