Сто чудес

Я побежала по улице, настолько расстроенная и встревоженная тем, какое впечатление произвело на Мадам состояние моих рук, что едва не столкнулась с мамой. Удивительно, но она уже собралась с силами и сама сходила в отдел репатриации и поела там кнедликов, оставив две штуки мне. Это было похоже на чудо.

Мы с мамой и не думали оставаться на ночь в общественном приюте, поскольку в городе жило много наших друзей и нам не терпелось повидаться с ними. Сначала мы зашли к моей двоюродной сестре Соне, семнадцатилетней дочери дорогой тети Иржины. Ее отец не был евреем, и мы надеялись, что она не погибла. Так и было. Однако, открыв дверь, девушка повела себя самым странным и неожиданным образом. Она не бросилась навстречу с распростертыми объятиями, нет, она взволнованно сказала нам:

– Мне ужасно жаль, но я сейчас ухожу, у меня назначена встреча. Не могли бы вы прийти в шесть часов?

Мы переглянулись потрясенные, изумленные тем, что она просто не отдала нам ключи от своего дома. Нам казалось, что мы выходцы из могилы – те, кого оплакали, похоронили и кто внезапно появляется вновь.

С неловким чувством мы расстались с ней и отправились к старшей продавщице нашего семейного магазина. Эта женщина стала почти членом нашей семьи, ей мы отдали на сохранение немало вещей – красивые ковры, фарфор, золото, посуду, серебряные подсвечники. Звоня в дверь, мы ожидали радостного шума, но она выглядела смущенной:

– Я и впрямь не могу пригласить вас в комнаты, у меня не убрано. Вы не против посидеть на кухне?

Мы почти убежали от нее.

Кто-то еще не впустил нас, потому что в доме был больной. В общем, никто не пригласил зайти. Никто не предложил еды или кофе. Никто не спросил об отце и об остальных родственниках.

Мы поняли, что все они считали нас мертвыми, и подозревали, что они или продали доверенное им имущество, или расставили наши вещи как собственные и хотели присвоить их. Они даже не понимали, что мы не пришли требовать назад то, что нам принадлежало, – это не имело для нас большого значения. Нам нужны были приют, немного еды, доброе слово. Когда мы увидели, что только сконфуживаем всех, то уже не решались постучаться к кому-то еще.

Бредя в каком-то ступоре, мы наткнулись посреди улицы на нашу бывшую служанку, которая, заметив нас, убежала. Что интересно, на ней было надето одно из маминых платьев, доверенное ей на хранение.

Тогда мы поняли наконец, каково наше положение. На лицах отражалось гораздо больше ужаса, чем радости. Мы для всех умерли, нас похоронили. И теперь мы стали призраками, от которых хотели одного – чтобы из гроба они не тревожили живых.

Мы с матерью сели на скамейке в парке и печально посмотрели друг на друга. Наступил вечер, мы устали, проголодались и не знали, что нам делать. Подошел смотритель парка, чтобы расспросить нас о нашей судьбе. По одежде легко угадывалось, что мы вернулись из заточения. Он разговаривал с нами добросердечно, и мы рассказали ему, что нам довелось вытерпеть. Служитель попросил подождать, ушел и вернулся вместе с женой, несшей кувшин молока и большую тарелку koláče — чешской сладкой выпечки, лакомой для меня в детстве. Нас очень тронула доброта чужих людей, которые в тот первый день на родине сделали для нас больше, чем все наши знакомые и близкие.

Наше самочувствие немного улучшилось, и мы вернулись к Соне, в шесть часов, как она нам и предложила, но ее не оказалось дома. Мы долго ждали ее, но она так и не появилась, хотя уже настала ночь. Это был очень горький опыт. Нам пришлось отправиться в муниципальный ночлежный дом с выданными купонами для бездомных. Мы провели там ночь в слезах, лежа на одной кровати.

Не такой нам представлялась первая ночь в Пльзене после трех лет вынужденного отсутствия.

* * *

Что поразительно, наутро мама чувствовала себя хорошо и взяла хлопоты на себя. Когда мы уезжали из Бельзена, она была ребенком, а я матерью. В Пльзене к ней внезапно вернулись силы, и мы опять поменялись ролями.

Утром мы вновь посетили отдел репатриации, и там моя мать потребовала, чтобы нам оказали помощь. Чиновники дали кое-какие деньги на покупку еды и одежды, хотя все продавалось порционно и большого выбора не было. Они предоставили нам квартиру, где нам надлежало оставаться, пока не отыщется что-нибудь получше. Мы провели там ночь в окружении вещей, брошенных немцами, и портретов Гитлера на стенах. Мы едва сомкнули глаза, обстановка очень удручала нас, вызывала клаустрофобию. Утром мы с первого взгляда друга на друга поняли, что не останемся там.