Сто чудес

Мама отыскала старых товарищей отца по «Соколу», и после их вмешательства нам выделили современную квартиру, в которой мы и жили до восстания 1953 года. Моя мать собрала все документы, необходимые для реституции, среди прочих – свидетельство о смерти папы, и получила право запросить мебель из так называемого национального фонда, то есть конфискованную у изгнанных немцев. Так мы добыли стол, несколько стульев, две кровати и гардероб. Я подала прошение о выдаче мне фортепьяно и была рада обзавестись инструментом Bösendorfer. Как только я вновь смогла упражняться в игре, мне показалась, что возобновился однажды прерванный ход жизни.

Мы начали искать работу, но, что важнее, нам еще понадобилось время, чтобы приспособиться к жизни на свободе. Вернуться к норме оказалось ужасно тяжело. Я была подавлена, но скрывала это. У нас появилось так много непривычных возможностей, и надо было приучать себя пользоваться ими, главным образом – освоиться с чувством, что можно пойти, куда пожелаешь, например в туалет, не спрашивая ни у кого разрешения. Мы провели годы в мире без личного пространства, и право закрыться в комнате и оставаться там одной представлялось мне чем-то необыкновенным.

Другим роскошеством был сон на настоящей кровати, с простынями и подушками, как и то, что можно есть, когда хочется. Одно из самых любопытных ощущений я испытывала, передвигаясь по улице в одиночку, а не в группе из пятерых человек, с опущенной головой, с взглядом, не отрывающимся от ног впереди идущей заключенной. Поначалу у меня получалось идти только рядом с кем-то или вдоль стены, иначе накатывали тошнота и головокружение.

Мы узнали, что из трех тысяч пльзеньских евреев вернулось домой меньше трехсот. Значит, нам повезло, мы выжили, но это не значило, что теперь нам жилось хорошо. Не было ни родственников, ни работы, ни денег – только немного мяса и овощей.

Единственным светлым пятном стала моя поездка на две недели в реабилитационный лагерь в Остравице, в горах Бескиды. На этот водный курорт посылали детей и подростков, переживших войну. Там нас прекрасно кормили, заботились о нашем здоровье. И там я встретили писателя Арношта Лустига, с которым много спорила о русских и об их политике. Лустиг в то время был восторженным человеком, почти фанатиком, свято верившим в коммунизм, как и многие другие.

После войны я впервые сфотографировалась. В восемнадцать лет я выглядела тридцатилетней женщиной. Вернувшись в Пльзень, я поняла, что и мать выглядит шестидесятилетней, а не сорокалетней.

Благодаря нашим знакомым из «Сокола» мэр помог матери вернуть ее магазин. Сперва понадобились документы, подтверждающие смерть моих отца и деда, с точным указанием, где и как они умерли. Мы все еще уповали на то, что возвратится дядя Карел, он стал бы настоящим благословением для нас – деловым компаньоном для мамы и отцовской фигурой для меня.

Через некоторое время мы узнали о его судьбе. Дядя пережил Терезин, Освенцим. В последние дни войны его посадили в вагон для скота, вероятно, намереваясь отправить в австрийский концлагерь Маутхаузен, но он ухитрился бежать, когда поезд проходил Чехословакию. Дядя Карел добрался до города Садска к востоку от Праги, где чехи сразу догадались, что он беглый узник, и спрятали его в местной тюрьме. Увы, кто-то донес, нацисты заявились в тюрьму и застрелили дядю Карела 4 мая 1945 года, за четыре дня до полного освобождения страны советскими и американскими войсками.

Расстроенная и раздраженная, моя мать сперва собралась в Садску, чтобы найти того, кто выдал дядю Карела нацистам, и добиться его наказания. Но потом она вспомнила слова отца, что карать – дело Бога, а не наше, и неохотно отказалась от своего намерения.

Погибли и остальные родственники, все мои дяди и тети и больше десятка двоюродных братьев и сестер. Власта, певица, была убита в 1942 году вместе со своим мужем Арноштом и двумя детьми. Тетя Зденка умерла в том же году, и тетя Иржина в Освенциме тоже. Лишились жизни родственники матери из Добржича, кроме тех, кто уехал в Англию и Америку, так что кроме моей кузины Сони, которая в итоге все же стала нам помогать, никого не осталось. Позже объяснилось ее поведение в тот день, когда мы впервые постучались в ее дверь. Она была еще ребенком и знала о смерти своей матери, тети Иржины. Она думала про нас: почему выжили они, а не моя мама?

Наши знакомые вернули нам кое-что из отданных им на сохранение вещей, в том числе некоторые драгоценности и фотоальбомы – последние мы стали лелеять превыше всего.

Во многом благодаря Соне мы не голодали в первые месяцы по возвращении. Мы непрестанно ели. Так вели себя все выжившие в концлагерях. Это походило на помешательство. У Сони хранился в подвале запас картошки с прошлого года, и она позволила брать сколько захотим. Еще подросток, я страдала от недостатка веса, но начала толстеть в середине тела от бесконечного поедания картофеля и превратилась в полную девушку. Мой вес доходил до шестидесяти пяти килограммов, как никогда раньше или позже. Мать тоже сильно поправилась.