Сто чудес

Формально санкционированный марш 28 октября поначалу собрал не очень много народу – около 15 000 студентов. Когда он завершился, на улицах осталось три тысячи, скандировавших «Свобода!» и выкрикивавших имя Гавела. Они прошествовали на Вацлавскую площадь в сопровождении агентов тайной полиции, StB. Студенты сели, предлагая цветы и свечи полицейским и говоря: «Мы безоружны». Только после того как полиция набросилась на них с палками, нанося телесные повреждения сотням и арестовав множество демонстрантов, толпа рассеялась. Однако в последующие дни стало ясно, что протесты только начались.

Однажды вечером мне позвонил один из преподавателей Академии и сообщил, что студенты объявили забастовку и планируют занять кафе «Славия» в стиле ар деко напротив Национального театра. Он спросил, приду ли я помочь в руководстве ими, и я, конечно, согласилась. По телевизору представители властей призывали население к порядку, а премьер-министр лично гарантировал, что против гражданских не будет применено насилие. Но мало кто ему поверил. По-прежнему протестовать было опасно, но мы не думали об этом и дежурили посменно днем и ночью в кафе «Славия». Там всегда находились двое преподавателей, чтобы присмотреть за студентами, удостовериться, что у них есть еда и питье и что их положение нормальное. Студенты вели себя прекрасно, их акцию поддержали учащиеся университетов, сотрудники театра и актеры со всей страны, которые выходили на сцену и, вместо того чтобы играть спектакль, зачитывали призыв к общей забастовке 27 ноября.

Движение набирало силу.

Позвонили из Филармонии и сказали, что они сыграли два концерта в знак протеста на Пражском радио 24 и 25 ноября и просили всех исполнителей присоединиться. Я тотчас согласилась, как и Йозеф Сук. Мы хотели сделать все от нас зависящее, чтобы добиться демократических реформ.

Первая запись совпала с еще одним массовым митингом, и, выйдя на улицу, мы были захвачены толпами, текущими в центр города, на Вацлавскую площадь, где ожидали выступления Гавела и Дубчека перед народом.

Я вошла в здание на Виноградской улице, где работал Виктор, и стала готовиться к концерту. Первым должен был исполняться пятый «Бранденбургский концерт» для клавесина, флейты и скрипки. В этом произведении у клавесина особая роль, и это первый концерт Баха, где главный голос принадлежит клавесину. Обычно записывается оркестр, играющий всю вещь целиком, а затем клавесин, на котором исполняется каденция.

Виктор в тот день, как обычно, работал с детским хором на радиостанции. Неожиданно он возник в дверях студии, совсем бледный.

– Мне звонили родители, прося отправить детей по домам. На улицах вооруженная милиция, они угрожают начать кровавую бойню. Нам тоже надо уходить.

– Но мне нужно записать каденцию! – возразила я.

Никогда я не играла ее так быстро, как в тот день, что слышно на записи Vanguard. Рецензенты потом писали, особенно в США, что каденция получилась в самом быстром темпе за всю историю музыки, но они не знали почему. Один мой берлинский студент был со мной, он перепугался и спешил на поезд, чтобы поскорее выбраться из Праги. Я отпустила его и пожелала удачи, предполагая, что вечером будет столкновение с милицией и с этого начнется кровопролитная революция.

Когда мы закончили запись, я должна была уходить на другой концерт. Но Виктор не дал мне уйти одной, и мы вдвоем сели в лифт. На следующем этаже лифт остановился, и за дверями оказался молодой человек с подносом водки, улыбающийся во весь рот.

– Что вы празднуете? – спросила я озадаченно.

– А вы не слышали? Правительство только что ушло в отставку!

Прямо не верилось, и Виктор заторопил меня в один из кабинетов, узнать, правда ли это. Мы смотрели по телевизору, как Гавел и его союзники по «Гражданскому форуму» на пресс-конференции в Пражском театре, своей штаб-квартире, выступают с этими потрясающими известиями. Мы плакали и обнимались, мы, все еще в шоке, наблюдали, как они открывают шампанское и провозглашают тост за свободу, восклицая: «Да здравствует Чехословакия!» Мы с Виктором решили не мешкая присоединиться к празднованию на Вацлавской площади.

Совершенно невероятное ощущение – стоять в полумиллионной толпе под шум наступившей свободы. Виктор крепко обнимал меня, когда мы проталкивались вперед, а вокруг люди скандировали, хлопали, бешено размахивали чешскими флагами и плакали от радости. Где-то далеко на балконе над толпой парили Гавел и Дубчек, а иностранные телекомпании транслировали на весь мир зрелище нашей «Бархатной революции». Гавел поднялся на трибуну и призвал продолжать революцию до полной победы демократии. Это был чрезвычайно волнующий момент.

Мы с Виктором испытывали эйфорию. Нам казалось невероятным, что все эти годы двух диктатур, гнета тоталитарных режимов закончились так легко и безболезненно.