Сто чудес

В наших путешествиях мы что-то покупали на память, но одним из последствий пребывания в лагерях было нежелание владеть чем-либо. Кроме ювелирных украшений, подаренных мне Виктором, у меня не было ничего ценного, и я лишилась даже их. Это случилось незадолго до революции, когда я вернулась в Прагу из Цюриха, где проводила мастер-классы. Стояла необыкновенно теплая погода, и я предложила Виктору сразу поехать в деревню на выходные, а полученную в Цюрихе валюту сдать в понедельник. Пока мы были в отъезде, кто-то проник в нашу квартиру и похитил все мои драгоценности. Конверт с оплатой из Швейцарии тоже украли. Я заявила об ограблении в полицию, но испытывала неприятное чувство, что мне не поверили. Они дотошно расспрашивали меня о том, почему я не передала деньги сразу по возвращении. Потом грянула революция, и я забыла об этой истории. Лишь когда тайные государственные досье стали достоянием гласности, я поняла, насколько мне повезло. Все бумаги для суда надо мной за сокрытие валюты были готовы. Власти, как выяснилось, подстроили и само ограбление. Однако похищенные личные вещи мне так и не вернули.

* * *

ПРИ НОВОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ строе нас восстановили в академических званиях. Я официально стала профессором, на что имела право уже давно. Правда, я не получила возмещения за то, что моя заработная плата до сих пор занижалась.

Студенты моего факультета провели собрание и избрали меня новым деканом, но я сразу же отказалась. Они поначалу обижались и говорили, что я уделяю больше внимания исполнительской карьере, чем факультету, но я объяснила, что все сложнее.

– Спросите у Виктора. Я ненавижу бумажную работу и стала бы худшим главой факультета в мире.

Им пришлось уступить мне.

Виктору наконец присвоили докторскую степень, хотя он и отказался предстать перед комитетом, занимавшимся этим вопросом, так как в состав комитета входили бывшие коммунисты. Виктор сказал:

– Это я вправе присуждать или не присуждать им что-то, а не они мне.

Несмотря на эти слова, степень ему дали, через тридцать восемь лет после написания диссертации. В феврале 1990 года прошла очень волнующая церемония в Каролинуме, части Карлова университета в Старом городе. Министр культуры присваивал степени пожилым и хорошо известным людям, которым так же, как Виктору, отказывали в них при коммунистическом режиме. Я стала женой доктора Калабиса, но он прибегал к этому званию, только если ему требовалась медицинская помощь.

Виктору предложили несколько высоких должностей, например главы нашей Академии и радиостанции, но слишком поздно. Ему недостало бы сил. Несколько лет назад он полностью посвятил себя музыке. Он по-прежнему был очень занят, создавал каноническую редакцию своих сочинений из девяноста двух произведений, включая пять симфоний и много музыки для клавесина и струнных – почти вся она писалась за пианино в нашей квартире.

Принося дань уважения творчеству величайшего, по мнению Виктора, чешского композитора XX столетия Богуслава Мартину, он в 1993 году принял участие в организации Фонда Богуслава Мартину, основал годом позже Институт Мартину и Фестиваль Мартину. Виктор познакомился с Алешем Бржезиной, многообещающим молодым музыковедом, тогда работавшим в швейцарском Фонде Захара, и убедил его взять фестиваль на себя.

В 1989 году Чешский филармонический оркестр исполнил в Бирмингеме, в Англии, вещь, написанную Виктором для меня, клавесинный концерт, опус 42, и его заиграли с большим успехом по всей Европе и в Австралии. А в 1992 году в Нью-Йорке я подготовила подарок моему замечательно талантливому мужу, прочитав в одном интервью, что одно из его заветных желаний – концерт в Карнеги-холле. Никогда не забуду, как счастлив был Виктор в тот вечер.

В Нью-Йорке я посетила тетю Эльзу в доме престарелых. Я преподавала в Университете Вассара неподалеку оттуда. В последний раз я видела ее в Добржиче, перед тем как они со своим мужем эмигрировали в Америку. Тетя Эльза была на десять лет старше моей матери и, несмотря на маразм, дожила до ста трех лет. Страшно худая, она сидела в кресле-каталке, но все еще выглядела импозантно с ее прекрасной кожей и в элегантной одежде.

Она отреагировала на мое появление, похоже, считая себя моей матерью Польди. Хлопая в ладоши, она заволновалась:

– Ах, Зузана, я никогда не забуду тех ужасных лет, которые мы с тобой провели в лагерях.

Меня тронуло, что она настолько напряженно думала об этом, что даже отождествляла себя с моей мамой. Тогда я в последний раз видела тетю Эльзу.

СРАЗУ ПОСЛЕ «БАРХАТНОЙ революции» я имела честь быть избранной президентом Международного музыкального конкурса «Пражская весна», учрежденного в 1948 году Рафаэлем Кубеликом, дирижером – противником коммунистов, который на состязании в Мюнхене вынудил меня играть без оркестра.