Сто и одна ночь

Ты будто на Северном полюсе: вокруг — бесконечные льды. Резкие порывы ветра словно живьем сдирают кожу. Из-за пурги не видно даже пальцев своих вытянутых рук. И не важно, что, на самом деле, — ты в центре города, воздух прозрачен и недвижим, и солнце прорезывается сквозь низкие пепельные тучи…

Я высушила волосы, переоделась. Но образ Глеба, ищущего Ксению, все не выходит у меня из головы.

Ведь потом он вернулся домой — и почувствовал, как нижняя губа у него сама собой искривилась — как у ребенка перед плачем.

Квартира была пуста. Даже шляпа, всегда висевшая на перегородке, исчезла. Зубная щетка. Расческа. Резинка для волос, которую Ксения после сна надевала на дверную ручку — чтобы не потерять… Ничего не осталось — кроме ее едва уловимого запаха.

Глеб посмотрел на свои ладони — вчера ночью он обнимал ее, стягивал с нее одежду, ласкал ее — и прижал их к щекам.

Очертание комнаты расплылось и покачнулось.

Глеб прислонился спиной к стене и медленно сполз по ней на пол. Обхватил голову руками.

«Почему я все еще дышу?.. Почему я все еще существую?..» — подумал он перед тем, как звуки и образы внезапно исчезли — и Глеб провалился в темноту…

Через полтора часа я уже сижу на приеме у психиатра. Скольжу взглядом по строчкам — и бросаю папку с документами на стол. Не очень-то вежливо, но нервы у меня сегодня ни к черту.

— Я ничего не понимаю в ваших записях, — прищуриваюсь, чтобы разобрать надпись на бейдже, хотя отлично помню ее имя, — …Маргарита Тимофеевна. Вы можете человеческим языком объяснить, что с ним происходит?

Маргарита Тимофеевна знает себе цену — и это ясно не только из прейскуранта ее услуг. Над таким естественным макияжем, наверняка, трудился профессионал. На ее пальцах поблескивают колечки. Когда она вставала за папкой с документами, я оценила ее туфли.

Ей за сорок. Она красива и неприступна. По сравнению с ней я — Герда рядом со Снежной королевой. Но злости во мне столько, что я способна растопить лед любой толщины.

— Мне было бы проще поставить диагноз, если бы мой пациент — или хотя бы вы сами — называли вещи своими именами, — приподняв подбородок, заявляет Снежная королева — и профессионально мне улыбается.

— За такие деньги вы могли бы научиться читать мысли, — посылаю ей ответную улыбку.

Она еще выше поднимает подбородок, но опускает глаза. Кладет руки на стол и сцепляет пальцы в замок.

— Смысл моих записей подтверждает все то, о чем я говорила вам прежде. Некоторое время назад в жизни пациента произошло важное событие, каким-то образом связанное с его прошлым. Это событие произвело на пациента настолько сильное впечатление, что время от времени прошлое начинает замещать настоящее. Пациент не сумасшедший. Скорее, он одержимый.

— Рекомендации по его излечению остаются прежними? Никакой… корректировки?

— На данный момент — никакой.

Поднимаюсь и молча направляюсь к двери.

Виктория уже ждет меня. Прекрасная утонченная шикарная женщина. Ей пятьдесят, но, если бы не морщинки, я бы с легкостью ошиблась лет на пятнадцать. У нее все еще свежий, красивый цвет лица и живые, горящие глаза. Она пользуется духами с нотками корицы. Будь у меня мама, она пахла бы также.

— Не стоит так расстраиваться, Крис, — Виктория знает, что я не люблю объятья, поэтому заменяет их соответствующим тоном голоса. — Я в жизни не видела человека более сильного, чем он. Все будет хорошо, вот увидишь. Главное, что он — не один. У него есть ты. И у него есть я.

Мы с Викторией идем в кафе через дорогу, покупаем по большому пластиковому стакану чая с апельсиновыми дольками. Потягиваем его через две толстые трубочки за раз. Разговариваем.

Она расспрашивает меня об отце, я — о ее муже и детях. А еще — о студентах. Сама ходила два года на лекции Виктории, когда училась в технологическом колледже. Слушала ее, как зачарованная. И оттого, что все тогда мне было в новинку, все неизведанно и желанно. И оттого, что рассказывать Виктория умела даже о самых сложных процессах, как о волшебной сказке. А еще — потому что я знала ее историю, все вглядывалась в эту женщину и пыталась понять, как в ней умещается столько доброты, любви и верности.

Домой я вернулась успокоенной, уравновешенной. Мне пришлось постараться, чтобы отыскать среди своих гаджетов обычные белые листы бумаги, которые подошли бы для письма. Сдвинула лэптоп, освобождая себе место за столом — и по яркому прямоугольнику, который остался на рабочей поверхности, поняла, что из-за всей этой истории — вернее, историй — уже забыла, когда в последний раз убиралась в квартире.

Хорошенько вытерла стол. Села на стул, подвинулась, удобно располагая руки по сторонам листка. Все оттягивала время — мне и рассказывать этот период из жизни Глеба было бы непросто. А тут — писать…

Через несколько часов Глеб вздрогнул — как очнулся. Вскочил. Бросился в спальню, проверил, есть ли кольцо, — под подушкой, куда перед вечеринкой положила его Ксения. Но кольца не было. Это оглушило его едва ли не больше, чем исчезновение Ксении из автомастерской.