Сто лет одного мифа

Фриделинду поселили в гостинице «Гидро», где в фойе стоял старый рояль, так что она имела возможность брать уроки вокала у понравившейся ей певицы, меццо-сопрано Жанетт Симон – крещеной еврейки из Берлина, где она приобрела опыт выступления в качестве солистки, участвуя в постановках и концертах Союза культуры немецких евреев. Жанетт училась у певицы Марианны Мати (Mathy), которая жила с начала 1939 года в том же доме, что и Берта Гайсмар, так что Фриделинда могла бы познакомиться с ней и с ее ученицей на пару месяцев раньше, но встретила Жанетт уже на острове Мэн. Та участвовала не только в концертах, но и в богослужениях, а кроме того, давала уроки вокала. Во время концертов, регулярно организуемых по пятницам, Фриделинда слушала в ее исполнении арию из Мадам Баттерфляй Пуччини и знаменитую арию Suicidio («Самоубийство») из оперы Амилькаре Понкьелли Джоконда, а в церкви Святой Екатерины, предоставленной местным священником в распоряжение интернированных иностранок, – молитву Елизаветы из Тангейзера и духовные песнопения. Жанетт Симон участвовала также в одном из наиболее запомнившихся Фриделинде церковных концертов, устроенном 23 июля (в тот день, когда Гитлер в последний раз побывал в Байройте на представлении Заката богов). Его давали по поводу прибытия в лагерь чичестерского епископа Джорджа Белла, не оставлявшего заключенных своим вниманием: он пытался по возможности облегчить им жизнь и заботился об укреплении их душевного здоровья. Общение Фриделинды с новой подругой не ограничивалось уроками вокала; они подолгу гуляли, беседовали, делились душевными заботами и, если представлялась такая возможность, уединялись для интимных встреч. По-видимому, лагерь на острове Мэн был не менее благоприятным для такого общения местом, чем греческий Лесбос, и воспоминания об этой связи с молодой певицей сохранились у Фриделинды до конца жизни. Удивительно, что Фриделинда не использовала месяцы пребывания на острове Мэн для участия в спектаклях и концертах ни в качестве режиссера, ни в качестве исполнительницы (все же она набралась кое-какого опыта, ассистируя Титьену и организуя любительские спектакли в Хайлигенграбе), ограничиваясь ролью досужего зрителя. По-видимому, она уже видела себя режиссером в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке и считала участие в самодеятельности недостойным занятием.

Между тем к концу лета, после того как обитатели лагеря отметили свое трехмесячное пребывание за колючей проволокой чаепитием со сливовым пирогом (им была доступна и такая роскошь), власти стали рассматривать вопрос о возможности предоставления свободы тем из них, кто подтвердил свою приверженность демократическим ценностям и имел заслуги в борьбе с нацизмом. Успевшая опубликовать серию антигитлеровских статей Фриделинда, за которую к тому же по-прежнему продолжал хлопотать Беверли Бэкстер, была одним из первых кандидатов на освобождение, однако администрация лагеря дала девушке не лучшую характеристику. Согласно агентурным донесениям, она вела обособленный образ жизни и резко отзывалась об отправивших ее в лагерь англичанах. Это было весьма характерно для привыкшей откровенно высказывать свое мнение и не соглашаться с навязываемыми ей взглядами внучки Вагнера, которая явно унаследовала некоторые черты характера своего деда. Отказалась дать ей благоприятную характеристику и принявшая ее поначалу с распростертыми объятиями Берта Гайсмар, поскольку ей также стало известно об антибританских настроениях Фриделинды. Вдобавок нелестный отзыв был получен от ее бывшей учительницы из Бриджхауса, сообщившей, что ее воспитанница входила в класс с приветствием «Хайль Гитлер!». Хотя с тех пор прошло уже десять лет, эти показания также возымели определенное действие. Подозрительным казался и ее независимый, комфортный образ жизни в Лондоне до ареста; ее общительность в тот период давала основания предполагать, что под видом политической беженки она прибыла в Англию для выполнения задания германских спецслужб, снабдивших ее достаточными для безбедного существования средствами. Поэтому, пока продолжалось рассмотрение ее ходатайства о выезде в Аргентину, перебежчицу не только не освободили, но даже перевели в лондонскую тюрьму Уэндсуорт (Wandsworth), где заключенных особенно пристрастно проверяли на лояльность режиму, одновременно решая вопрос о возможности их выезда за границу.