Сто лет восхождения

Теперь есть предмет для разговора. Есть смысл самому провести серию контрольных экспериментов, чтобы окончательно дать ответ, что же это: случайность, побочный эффект непознанного процесса или столь упорно предсказываемый теоретиками термояд.

Арцимович изложил суть уже продуманного им в деталях контрольного эксперимента.

— Давайте разберемся в простом. Если нейтроны — результат термоядерного синтеза, то распределение их в пространстве должно быть изотропным (то есть равномерным. — В. В. Д.).

Так началась подготовка к контрольному эксперименту, в котором Арцимович сам решил принять участие.

Эксперимент, задуманный Арцимовичем, длится уже несколько часов. Командует Андрианов, так же как и Осовец, давний товарищ Явлинского по ХЭМЗу. Лукьянов меряет. Осовец считает. Арцимович наблюдает, подсказывает, что-то быстро пишет на папиросной коробке.

Шестой час длится контрольный эксперимент. Который уж раз они включают рубильник, мощный импульс устремляется в установку. В разрядной камере вспыхивает микросолнце на сотые доли секунды, на мгновение, которое в своей краткости недоступно пониманию непосвященного человека: Отрывистая автоматная дробь нейтронного счетчика. Всплеск на экране осциллографа. И тишина. Нет, короткая передышка.

В начале дня ими владели разные чувства. Досада на Арцимовича, который, вопреки мнениям весьма уважаемых физиков, все же не верит, что это термояд. Злость на забарахливший вдруг прибор, который все предыдущие дни работал, как бог, а тут засбоил. Раздражение, что вот придется провести целую серию испытаний, а за окном благодатный летний день.

Но все это ушло, растворилось после первого часа. Работа захватила их, спаяв в целостный не коллектив — организм. В нем соединилось все: и скрупулезность Лукьянова, и неторопливая раздумчивость Андрианова, и противоречивая, вопреки мнению руководителя отдела, уверенность Осовца, и здоровый скептицизм Арцимовича. Все сомкнулось ради одного — выяснить, добыть, вылущить наконец-то зерно истины. И, вызывая к жизни мощную, пока непонятую ими стихию, исследователи оказывались сами словно замкнутыми неведомым им полем единства мыслей, чувств, устремлений.

Слова им не нужны. Достаточно жеста, взгляда.

Когда-то на фронте, отлеживаясь после одной из отчаянных атак, Осовец думал, что напряжение скоротечного боя — это высшее и самое изнурительное напряжение. Как он был неправ. Смертельное — да! Но не самое изнурительное. Сейчас, здесь, в этом замкнутом пространстве лаборатории, начиненном установкой, измерительной аппаратурой и батарейными емкостями, напряжение духовных и физических сил достигло действительно высочайшей степени. Все мысли и чувства вычерпаны до донышка. И это же напряжение уничтожило полностью все симпатии и антипатии, которые до этого незаметно скапливались в душе любого из них каждый день, каждый час, когда им приходилось общаться друг с другом.

Все ушло, оставив им лишь порыв и понимание друг друга — товарищей по оружию в поисках истины.

Они стали другими. И иными глазами уже смотрели на очевидное. И одинаково воспринимали все то, что удалось получить, наблюдать, измерить.

А картина становилась более запутанной, чем в начале их сегодняшнего затяжного пути. Утром у них были разные мнения: термояд это или нет. Сейчас мнение едино, хотя никто не высказал еще его вслух. Но ясности-то нет. Какова же тогда природа возникновения нейтронов. Какие процессы происходят в плазме?

Высочайшее напряжение, охватившее их, давало уверенность, что еще немного, еще самую малость и истина откроется им, внесет ясность, четкость, разрешит все сомнения. Ради этого стоит работать и сутки, и двое...

Но Арцимович ровным, бесстрастным тоном роняет:

— Осталось четыре банки аккумуляторов.

В последний раз они запускают установку. В последний раз в этот длинный день оживает счетчик нейтронов, стреляя краткой автоматной очередью. В последний раз ложится новой строкой запись в лабораторном журнале. И в последний раз Арцимович что-то сосредоточенно пишет своим мелким, твердым почерком на тыльной стороне пустой коробки из-под «Казбека», не замечая благостной, расслабляющей тишины, которая заполнила каждый уголок, каждую щелочку в перегретом за день помещении.

Они все в изнеможении еще сидят на местах, лишь начиная возвращаться мыслями и чувствами в окружающий мир. Напряжение медленно, нехотя покидает их, уступая место тяжкой усталости. Не только что-либо обсуждать, нет сил просто перекинуться друг с другом даже незначительной житейской фразой. Но вдруг Арцимович стучит пальцами по крышке папиросной коробки и бросает убежденно твердо:

— Нет! Не термояд!

И это восклицание, гулко разлетевшееся по всему помещению, подводит черту под долгим, изнурительным днем.

Они медленно выходят в парк. Волна запахов приближающейся осени накатывается на них. В дальних аллеях сжигают засохшую листву. А в кронах еще не оголенных деревьев сонно перекликаются птицы. Участники контрольного эксперимента молча бредут по пустынным дорожкам к проходной. И только перед самой дверью Арцимович произносит: