Сто лет восхождения

Вся программа их поездки, рассчитанная по минутам, была сломана трагическими событиями. Многое в те часы стало неясным, смутным, тревожным и для гостей, и для гостеприимных хозяев. Русские физики проявили мужество, терпение, спокойствие и понимание. Спустя два дня визит советских исследователей вновь разворачивался по строго намеченной программе. Они осматривали национальную станцию испытаний реакторов в Айдахо. Но атмосфера подавленности и смятения, охватившая Америку, не могла оставить равнодушным никого. Во время осмотра станции вместе с сопровождающими они смотрели по телевизору, как траурный кортеж движется по магистралям Вашингтона к Арлингтонскому кладбищу.

Телеоператоры работали мастерски. Крупным планом они выхватывали из толпы скорбные лица людей. И в этом печальном калейдоскопе мелькнуло на экране хорошо знакомое скорбное усталое лицо Гленна Сиборга, медленно идущего среди видных правительственных чиновников в траурном шествии.

В оцепенелом молчании русские и американцы смотрели, как гроб с телом убитого президента опускали в могилу под звуки унылого армейского рожка и артиллерийский салют, как четырехлетний малыш отдает честь памяти отца перед белой стелой памятника.

Очевидно, именно в эти дни между Арцимовичем и Сиборгом возникло по-настоящему прочное понимание. Они отныне надежные спутники на затянувшемся неизведанном пути.

Да, затянувшемся. В Калэме только что закончилась вторая конференция МАГАТЭ по управляемому термоядерному синтезу.

Именно там стало ясно, что не только в Москве, но и во всем мире исследователи, экспериментирующие с зеркальными ловушками, вплотную подошли к порогу, который сегодня перешагнуть просто невозможно. Стабилизированный пинч, с которого они все начинали штурм термояда, как выразился один из видных зарубежных коллег, отжил свой век. И хотя уже во многих лабораториях мира начались работы с плазмой в тороидальных системах, эти эксперименты выглядели пока как первые робкие шаги.

Именно в Калэме Арцимович не без удовлетворения подумал, что на этом общем, не очень оптимистическом фоне, они имеют право чувствовать себя лидерами. И снова вспомнил о Явлинском, который деловито, спокойно и целеустремленно пробивал, строил первый большой «Токамак». На нем сейчас разворачивали обширную программу экспериментальных работ. Уже получены первые обнадеживающие результаты. И кривые температуры горячей плазмы и времени ее удержания неуклонно поднимались вверх.

Да, команда токамачников, отсутствие у которой солидного опыта еще недавно вызывало серьезные опасения Арцимовича, упрямо двигалась вперед. С большими планами вернулся после Калэма Лев Андреевич в Москву.

И вот внезапный приступ, который нанесла ему давно подбиравшаяся болезнь сердца.

Отдавшись невеселым размышлениям, лежал беспомощно и бездейственно, что противно всей его натуре, впервые находился Арцимович в больнице. Неужели угодил он сюда надолго и всерьез?

Никто не смог бы ответить Льву Андреевичу на единственный вопрос, который интересовал его сейчас: какой отпущен ему срок? Сколько еще он успеет сделать?

А жить ему оставалось всего восемь лет.

Но узнай тогда Арцимович об этом в тот первый день на больничной койке, он обязательно сказал бы иначе: «Еще целых восемь лет...»

И покатились годы. Понеслись, убыстряя бег, набирая темп. Но Арцимович не думал об этом. Не было времени у него остановиться, спокойно поразмыслить, оценить ситуацию. Всем, и ему тоже, казалось, что он круто поднимается вверх. И дело было не только в науке, где Арцимович действительно стал признанным лидером важнейшего направления у нас в стране и за рубежом. Неожиданно резко возросла его общественная значимость. Он вдруг стал позарез нужен многим людям, не имевшим отношения к физике, особенно к концу шестидесятых годов.

Не пришли, а проникли в клинику, даже прорвались сквозь кордон врачей художники, ревностные охранители древней архитектуры. И не просили, требовали от Арцимовича вмешательства и участия. Стало известно, что кое-кто из ведущих архитекторов столицы, не довольствуясь новыми современными районами, вынашивает планы снести центр старой Москвы и возвести нечто необычное. Это было весной 1968 года.

Просители, как правило, приносили заранее заготовленные письма в инстанции. Но прикованный к постели Арцимович возвращал эти листки, стараясь четко, вопреки слабости, чеканить слова: «Я не привык подписывать бумаги, которые не составлял лично. Дайте подумать. Приходите дня через два». И затем, контрабандно от врачей, начинал работать над письмом.