Сто поэтов начала столетия

«…учиться реагировать на мир
словесным образом. Не попросту словесным,
а строго в рифму, соблюдать размер,
предписанный столетьями традиций.
Не правда ли, меж жребиев других
великая, прославленная участь?»

Гораздо важнее однако иные авторские декларации, прямо говорящие о натужности, а вовсе не о жертвенной добровольной скованности его манеры, об отсутствии интереса к жизни и стихописанию. И все это говорится часто, прямо и без прикрас:

Нет интереса? Сочиняй,
воспринимай себя буквально,
метафорой пренебрегай,
все прочее не гениально.
Учись и стань совсем другим,
чужим, ненужным и безвестным,
как эти тучи – серым в дым.
Естественным, неинтересным…

Невидимые миру слезы офисного отшельника, безуспешно старающегося сочинять строго в рифму, не становятся эстетически значимым фактом современного существования, замыкаются в узком мирке носителя стандартных производственных эмоций:

Я книг не читаю, стихов не пишу,
почтительно важное тело ношу
с работы домой и опять на работу,
и если замечу, увижу хоть ноту,
ее не расслышу, но после, потом,
когда прихожу в твердокаменный дом,
в котором живу, я ее вспоминаю,
пытаюсь продолжить и плачу, страдаю
и милому карандашу говорю:
я верен тебе, я, как прежде, горю,
одиннадцать строчек тебе посвящаю.

Дело заходит еще дальше: поглощающие такого человека эмоции бессилия и обиды проецируются на весь окружающий мир, в кривом зеркале преображают его, превращают в нечто похожее на цитату из болезненных рассуждений героев «Записок сумасшедшего» либо «Записок из подполья»:

Я не думал, что будет так,
мне казалось, что будет хуже.
Блок выходит в кромешный мрак,
Мандельштам никому не нужен.

По программе одно кино

и какой-то футбол на ужин.
Блок старательно пьет вино,
Мандельштам никому не нужен.

Можно даже «Каренину», но

лучше уж домусолить Пруста.
Блок старательно пьет вино,
Мандельштаму смешно и грустно.

Ни жены, ни подруги нет,

за окошком смердит погода –
и нисходит небесный свет:
одиночество и свобода.

Удастся ли Олегу Дозморову выбраться за пределы привычного на протяжении многих лет закрытого перечня эмоций и мотивов? Хочется надеяться на лучшее, пока же вполне сохраняет силу стихотворный манифест начала 2000-х:

Я закрываю магазин стихов,
и открываю магазин несчастий,
зла, общечеловеческих грехов
и прочего по этой части.
Я покупаю старые долги,
храню несовершенные победы,
и если я торгаш, то помоги
моей торговле, приноси мне беды
и бедствия. Ну а потом беги.

Библиография

Восьмистишия // Звезда. 2001. № 12.

Посеверней и победней // Арион. 2002. № 2.

Восьмистишия // Звезда. 2002. № 12.

голоса // Арион. 2003. № 3.

Отблеск // Знамя. 2003. № 5.

[Стихи] // Уральская новь. 2003. № 16.

Восьмистишия. Екатеринбург: Т.Е.П.Л.О., 2004.

голоса // Арион. 2005. № 3.

Когда вода исчезнет из чернил… // Знамя. 2005. № 10.

[Стихотворение] // Арион. 2008. № 4.

«Подошел к самому себе…» и др. стихи // Волга. 2008. № 4(417).

Шотландия // Знамя. 2008. № 6.

Стихи // Звезда. 2008. № 8.

Ход облаков // Знамя. 2010. № 8.

«Кофе, бисквит, пирожок европейский…» и др. // Волга. 2010. № 9–10.

Перемен не предвидится // Новый мир. 2010. № 10.

Допустим, пейзаж // Арион. 2011. № 1.

Стихи, написанные в Уэльсе // Урал. 2011. № 7.

Казнь звуколюба // Знамя. 2012. № 2.

Смотреть на бегемота. М.: Воймега, 2012.

Так еще больнее // Арион. 2012. № 3.

Вечное «почти» // Новый мир. 2012. № 4.

Стихи // Звезда. 2012. № 9.

Другая правда… // Урал. 2012. № 10.

Аркадий Драгомощенко или «Мысль, предшествующая тому, чем она станет через мгновение…»