Сто страшных историй

– Вот, послушайте, – господин Симидзу взял лист бумаги, поднес близко к глазам. Похоже, у него было слабое зрение. – Каково будет ваше мнение? Я жду откровенности.

И прочел, взмахивая в такт веером:

Жизнь мимолетна.
Цветок ли, черепаха -
Не все ли равно?

– Прекрасно! – я судорожно вспоминал слова, какими святой Иссэн награждал понравившиеся ему стихи. – Эти строки изящны и глубокомысленны! Масато-сан, клянусь, мне ни за что не удалось бы создать нечто подобное!

Чистая правда: из меня поэт как из макаки дракон. Дважды правда: стихи господина Симидзу и впрямь пришлись мне по сердцу. Вот тут не знаю, похвала ли это. Кто бы ни назвал меня знатоком поэзии, в шутку или всерьез, у Торюмона Рэйдена воистину дурной вкус.

– И кто из нас льстец, Рэйден-сан?

Господин Симидзу расхохотался. Когда он смеялся, все тело его колыхалось, словно кусок мягкого «шелкового тофу» во время землетрясения.

– Не скрою, мне приятна ваша похвала, – он поднял на меня взгляд: острый, цепкий, какого не ждешь от близорукого толстяка. – Но что же я? Вы до сих пор стоите, в то время как я сижу! Эй, кто там! Табурет моему гостю!

В этот момент я понял, откуда взялась доброжелательность начальника тюрьмы. О да, он ответит на все мои вопросы. Сделает все, о чем ни попрошу. Не станет скрывать правду – в разумных для чиновника пределах. И я тут совершенно ни при чем. Моя должность, мое мнение о поэзии – чепуха, лишь повод для демонстрации дружелюбия и открытости.

Пыль под ветром.

Суть расположения господина Симидзу крылась в другом: так меч прячется в ножнах. Ловкач Тиба, преступник, заслуживший пристальное внимание знатных особ, сидел в тюрьме, отданной под начало господина Симидзу. Отсюда, согласно приговору, он был отправлен на остров Девяти Смертей. Позднее, о чем господину Симидзу сразу стало известно, на остров отплыл старший дознаватель службы Карпа-и-Дракона в сопровождении младшего сослуживца – того самого, что стоит сейчас перед господином Симидзу. Вместе с ними на остров отплыл инспектор надзора, человек опасный, с каким лучше не иметь дела. Можно не сомневаться, что отбытие столь значимых персон из Акаямы было вызвано наивесомейшими причинами, связанными с Ловкачом Тиба. Когда эти же персоны в последний раз посещали место убийственной ссылки, по Акаяме ходили слухи, поражающие воображение.

Всего лишь слухи? Сказки? Сплетни?!

Пусть так.

Но пренебречь ими – немыслимая глупость.

– Жизнь мимолетна, – повторил я хайку господина Симидзу и увидел, что мой собеседник вздрогнул. – Цветок ли, черепаха – не все ли равно? Превосходно! Спасибо, Масато-сан, мне не нужен табурет. Поверьте, я с радостью бы обсудил с вами тонкости стихосложения! Но долг велит мне заняться более грубыми материями.

– Хотите осмотреть тюрьму? Переговорить с надзирателями? Насколько мне известно, во вверенной мне тюрьме не происходило случаев фуккацу. Но, может быть, я чего-то не знаю?

О, он был не просто догадлив. Он читал мои мысли.

– Вы, Масато-сан, угадали мои желания, – я поклонился. – Не соблаговолите ли выделить мне сопровождающего?

– Сопровождающего?

Он встал, вышел из-за стола. Двигался господин Симидзу легко и проворно, чего никак не ожидалось при его комплекции. На площадке додзё, с плетями в руках, он сумел бы ввести в заблуждение не одного противника.

– Уже выделил, Рэйден-сан. Надеюсь, вас устроит моя скромная компания?

2

Закон, воспетый в стихах

– Кормим два раза в день: утром и за час до заката. Подъем перед рассветом. Общая помывка – раз в двадцать дней. В чан с горячей водой помещается до пяти человек. Стрижка – раз в год, летом. Заключенные стригут друг друга партиями по двадцать-тридцать человек. Презабавнейшее зрелище, Рэйден-сан! Куда там театру Кабуки! Я стараюсь не пропускать его…

В тюрьме не было окон. Запах стоял скверный, усиливаясь по мере нашего движения вдоль центрального коридора.

– В этих камерах, – господин Симидзу повел рукой, указывая на пустовавшие камеры, расположенные ближе к входным дверям. Они были забраны толстым брусом от пола до потолка, с просветом таким, что туда не просунул бы голову и десятилетний ребенок, – мы содержим заключенных в ранге хатамото с годовым доходом не выше пятисот коку риса. Также здесь сидят настоятели храмов и главы монашеских общин.

Камеры для знати пустовали. Внутри царила относительная чистота, пол устилали соломенные циновки – не хуже тех, что лежали у нас дома.

– Что это за бочки? – спросил я. – С водой?

Действительно, в камерах стояли бочки из еловых досок.

– Тузлук[1], - объяснил господин Симидзу. – Тузлук для засолки овощей или рыбы. Заключенные протирают им пол и стены во избежание заразы. Случается, они лечат тузлуком свои язвы.

Бочки меня не интересовали. Но я должен был поддерживать разговор.