Сто страшных историй

– А про угрызание? К примеру, спишь ты сладким сном, а кто-то откусывает нос твоей престарелой матушке? Ухо тебе самому? Откусывает и улетает восвояси, с добычей в зубах. И ничто не помешает злопамятному ухогрызу вернуться завтра, да? Или через день, или в следующем месяце. Прямиком на твое ночное дежурство, а? Надоест грызть, можно крови отхлебнуть. Прокушу жилу, ты даже не почувствуешь. Никто не чувствует, у меня волшебная слюна…

Губы Кодзи задрожали.

– Я буду молчать, – родились слова.

– Не слышу!

– Я буду молчать! Я никому не скажу!

– Клянись!

Многочисленные клятвы надзирателя Ловкач слушал, не перебивая. Просто летал, трепеща ушами, по кругу над коленопреклоненным тюремщиком, смотрел, как тот бьет поклон за поклоном, и насвистывал песенку, которой Кодзи не знал.

Приятный такой мотив, бодрый.

3

Тело и голова

Никогда не думал, что способен загнать лошадь.

Хорошо, не я – дождь. С того момента, как я выехал из Акаямы, стремясь как можно быстрее достигнуть острова Девяти Смертей – безумная идея, кому сказать, не поверят! – дождь лил, не переставая. Дороги размокли, превратившись в суровую, беспощадную, прожорливую грязь. Дождь лил и хлестал, грязь чавкала и чмокала.

Галоп? Бешеная скачка?!

Я выбивался из сил, пытаясь заставить несчастную лошадь идти рысью. Лошадь выбивалась из сил, пытаясь идти хотя бы шагом. Бодрым шагом, требовал я. Ага, разогналась, фыркала лошадь. Бока ее ходили ходуном.

Мои, признаться, тоже.

От проклятой воды, беспрерывно льющейся с неба, не было спасения. Кое-как выручал плащ, сплетенный из осоки и полосок липовой коры. Его в последний момент набросила мне на плечи Ран. Сам я так торопился доставить господину Сэки и инспектору Куросаве ошеломляющую новость, что мог бы уехать голым. Надзиратель Кодзи, небось, до сих пор с дрожью вспоминает дознавателя, одержимого злыми духами. Едва дослушав рассказ тюремщика, этот самый дознаватель унесся быстрее вихря, забыв уведомить Кодзи, какого наказания ему теперь ждать.

У Широно была своя собственная накидка из рисовой соломы.

Слуга без устали шагал рядом с лошадью, а то и рядом со мной, когда я вел лошадь в поводу, давая животному жалкую порцию отдыха. Помогал мне тащить лошадь под уздцы, когда та противилась, желая одного: лечь и сдохнуть. Сказать по правде, я разделял ее желание. Но самурай послушен велениям долга, а не низменным страстям!

Широно шел, не отставая, не жалуясь, не требуя даже крупицы снисхождения. И я понимал: нет, не тэнгу. Человек, да. Точно так же, под снегом и дождем, странствовал молодой ронин в поисках мастерства: день за днем, год за годом. Так он ушел в кедровый лес, чтобы вернуться краснолицым и длинноносым. Так он идет с тех пор к цели, которой жаждет.

– Господин! Я вижу заставу берегового поста.

Сперва я не поверил. Потом чуть не разрыдался.

Стражник, осуждающе цокая языком, забрал у меня лошадь. Глядя им вслед, я надеялся, что лошадь выживет. Почему-то это казалось важным. Я даже загадал: если выживет, значит… И прервал сам себя: нельзя! Ставить успех дознания, которое вовсе не закончилось с раскрытием тайны Ловкача, в зависимость от казенного четвероногого имущества?

Позор, Рэйден-сан!

Неслыханная дерзость! Немыслимая глупость!

Требовать, чтобы мне дали лодку и гребцов, способных без промедления доставить меня на остров, не пришлось. Со мной не было господина Сэки и инспектора Куросавы, один вид которых заставлял всех не ходить, а бегать, не стоять столбом, а кланяться без продыху. Но, кажется, мой собственный вид сейчас мало уступал начальственному.

Лодка соткалась из тумана. Гребцы выпрыгнули из-под земли.

Начальник поста бил поклон за поклоном.

Дождь, и тот прекратился, едва мы отплыли. Тучи взяли небо в плотную осаду, словно войска – вражескую крепость. Если не брать во внимание, что в далеком храме ударили в гонг восемь раз, объявляя об окончании Часа Лошади (опять эта лошадь!) и начале Часа Овцы[1], можно было поверить, что вокруг царят вечерние сумерки.

– Быстрее! – кричал я, сгорая от нетерпения. – Поторапливайтесь!

Вода плескала через борт.

* * *

– Сэки-сан! Хисаси-сан!

Я ворвался в палатку, забыв о приличиях.

На мое счастье, оба чиновника были здесь. Я опасался, что господин Сэки проводит очередное дознание. Большинство ссыльных являлись к палатке, но имелись и такие, кто пластом лежал в пещерах, не имея сил подняться. Их тоже следовало допросить, выяснить, не является ли слабость притворством, и составить протокол. Походы к лежачим требовали от господина Сэки и его слуги немалой ловкости и великих трудов. Уйдет в скалы, думал я, ищи его по всему острову! Отыскав же, убеждай прервать начатое и возвратиться в палатку…

Зачем?

Затем что некий Торюмон Рэйден выяснил важные обстоятельства? Но прямо тут говорить не хочет, а хочет непременно в присутствии инспектора Куросавы, чтобы дважды не повторять, чем вышеуказанный Рэйден несомненно умаляет достоинство своего прямого начальства…

Не знаю, справился бы я с такой задачей.