Сто страшных историй

— Если отрезать от Тибы кусочек, пока тело его беспомощно, а голова находится в отдалении — это ведь не убийство? Отрезать, зажарить, съесть. Рану прижечь, чтобы жертва не истекла кровью. Кусочек здесь, кусочек там. День, другой, третий…

Я слышал это во второй раз. Мог бы привыкнуть.

Не привык.

— Полагаете, это ослабит хитобан? И он при всем желании не сумеет преодолеть пролив?

— Полагаю, что так. Более того, полагаю, это сократит срок его естественного существования.

— Склонен с вами согласиться. Главное, чтобы людоеды не перестарались. Отрежут лишнего — и здравствуй, фуккацу!

— Уверен, они будут осторожны. Они, конечно, негодяи, но не самоубийцы.

— И снова соглашусь. Среди них найдётся разумный человек, который предупредит остальных об опасности увлечься. Не найдётся, так появится. А скромное поощрение добавит всем, кому надо, и рвения, и осторожности…

Когда чего-то сильно хочешь, можешь быть уверен, что не получишь желаемого. Всем сердцем я хотел, чтобы происходящее обернулось театром, как уже не раз случалось со мной. Тогда оно надело бы одежды притворства, как старуха-горбунья рядится в шёлковое кимоно гейши. Сцена, занавес, декорации — так было бы легче.

Нет, никакого театра. А если это и был театр, то я не знал, как он называется.

— Остаётся возможность, что Тиба решится на отчаянную вылазку в первые же дни, до того, как ослабеет. Что, если эта вылазка увенчается для него успехом? Он наткнётся на стражника или рыбака, который вышел на двор по нужде, и этот человек с перепугу убьёт хитобан.

— Или ссыльные побоятся есть его плоть.

— Да, Сэки-сан. Но предусмотреть всё никому не под силу?

— Никому, Хигаси-сан.

— Что ж, пусть даже у Ямаситы Тибы останется шанс. Если он сумеет им воспользоваться — значит, такова воля Бэнтэн. Но лично я сомневаюсь, что богиня удачи при всем её великодушии станет благоволить подобному мерзавцу.

Приятная беседа подошла к концу. Я был всем сердцем благодарен господину Сэки за то, что способ избавиться от хитобан — незаконный, заметьте, способ! — он изложил инспектору от своего имени, ни словом не упомянув, от кого он его узнал.

Да, от меня. А вы как думали?

Когда я изложил ему всё это, господин Сэки пришёл в восторг. От похвал я краснел, бледнел, прятал взгляд и не знал, куда деваться. Выговорившись, начальство отправило посыльного к инспектору Куросаве.

Инспектор объявился без промедления.

Сам того не зная, Сэки Осаму восстановил нарушенную справедливость. Он изложил инспектору чужие соображения как свои, я перед этим сделал то же самое. Всё, к чему только что приговорили Ловкача, придумала Ран.

«Никто не должен смеяться над моим мужем!»

Я присвоил заслугу жены. Я не мог поступить иначе. Господин Сэки не стал бы слушать советы женщины, я же понёс бы наказание за длинный язык. Впрочем, когда ночью я стал просить у Ран прощения за неблаговидный поступок, который совершу утром, она вообще не поняла, что здесь требует извинений.

«Мне не нужна слава! — заявила она. — Если мои скромные усилия помогут моему мужу удостоиться благодарности на службе, я буду счастливейшей из жён!»

Торюмон Рэйден, подумал я. Да ты любимец судьбы!

— Благодарю, — инспектор встал, — за чай и занимательную беседу. Увы, долг зовёт меня.

Встал и господин Сэки:

— Долг превыше всего! Не смею вас задерживать.

— Благополучия и удачи!

— Успешного исполнения всех замыслов!

Я покинул кабинет старшего дознавателя следом за инспектором. Начальство — чудо из чудес! — отпустило меня домой.

3 Вороний грай

Ворота были приоткрыты.

Нельзя сказать, что я очень уж обеспокоился. И всё же острая щепка царапнула по сердцу. Отец на службе, я в управе. Мужчин в доме нет, одни женщины. Да, жилище семьи Торюмон — не усадьба господина Цугавы с их бирками, привратниками и сторожами. Но и у нас не было заведено оставлять ворота нараспашку.

Стараясь не производить лишнего шума — уж не знаю зачем! — я прошёл во двор. Широно следовал за мной. Умилительная картина предстала моему взору, смыв волнение. Каори, примостившись на чурбачке, штопала одежду. Матушка у кухни чистила редьку. О-Сузу склонилась над лоханью, в которой мыла посуду.

Мирная жизнь. А я — дурак и перестраховщик.

— Господин, — шепнул Широно. — Приглядитесь!

Лучше бы я этого не делал! Царапина на сердце разошлась, углубилась. Хлынула горячая кровь, туманя рассудок. Они не двигались: матушка, О-Сузу, Каори. Служанка не разгибалась, руки её окаменели. Нож мёртвым грузом висел над редькой. Застыла некогда бойкая игла Каори.

Они даже не моргают, понял я.

Где Ран? Опять удрала на рынок или в лавку? Хорошо, что её здесь нет. О небо! Что тут вообще хорошего?

— Да, — сказали у меня за спиной. — Я знаю, каково это. Нет ничего хуже бессилия.

Голос был хриплый, каркающий.

Я обернулся так быстро, как только мог. Но заметил его лишь тогда, когда он отлепился от забора: мелкий, тощий, в мешковатой истрёпанной одежде. Через плечо незваного гостя была перекинута перемётная сума, голову венчала круглая шапочка. Он был босиком, хотя на поясе болтались верёвочные сандалии.

Ямабуси, горный отшельник.