Сто тысяч Королевств

Да, кулон напоминал фруктовую косточку — абрикоса, а может, гинкго. И я знала, где видела похожий, но золотой: на шее Рас Анчи.

— Почему?..

— Плод умирает, но ложно: тайно храня в себе искру новой жизни. Энэфа имела власть над жизнью и смертью.

Я нахмурилась в замешательстве. Возможно, серебряная костяшка была символом Энэфы, подобно тому как белое нефритовое кольцо — знаком Итемпаса. Но откуда (и у чему?) он взялся у матушки? А вернее — отчего мой отец дал его ей?

— Она была сильнейшей из нас, — пробормотал Ньяхдох. Его вновь поглотило пристальное созерцание ночного неба; но мыслями он витал далеко не здесь. Яснее некуда. — Не прибегни Итемпас к яду… открыто умертвить её Ему было не под силу. Но она доверяла Ему. Любила Его.

Он опустил глаза, с нежной, печальной улыбкой. Нездешней улыбкой. И сказал, обращаясь в пустоту:

— Впрочем, как и я сам.

Оторопев, я едва не выронила кулон.

***

Тако вразумляли меня священники:

И было некогда трое богов. И суждено единому из них, Пресветлому Итемпасу, Владыке Дня, было правити всем. Волей судьбы ли, Маальстрема или иным непостижимым умыслом. И было то суть хорошо. Поколе не явилась сестра Его, выскочка Энэфа, и не возгласила, буде она сама господствовать заместо Пресветлого брата. И улестила брата их кровного, Ньяхдоха, пособничать ей, а такоже неких божков, чад их смесных. И замыслили они здодеянное. Но всевластный Итемпас — буде могущественней сестры и брата, обоих парой, — победил их умело и крепко. И поразил он Энэфу, и низверг, и изничтожил; и покарал он Ньяхдоха и бунтарей ея; и учредил великий мир, более прежнего, — ибо без упокоенных родичей Его, тёмного брата и дикой сестры, был Он свободен отныне, дабы нести свет истинный и порядок твёрдый всему живому и творимому.

Однако ж…

***

— Я-яду?

Ньяхдох вздохнул. Волосы его беспокойно зашевелились, подобно тому, как ночной ветерок развевает занавеси.

— Заигрывая со смертными, мы сами создали оружие, хотя в опромётчивости своей и не скоро поняли этой истины.

И Ньяхдох сошёл на землю, ища развлечений.

— Демонов… — прошептала я.

— Так прозвали их люди. Прекрасные, совершенные существа… как и наши божественные дети, но — смертные. Кровь их, попадая в наши тела, влекла за собой погибель. Единственный из ядов, могущий убить нас.

Но любовница Владыки так и не простила ему…

— Вы открыли охоту на них.

— Мы боялись, что они, смешавщись со смертными, передадут порочную заразу и дальше, своим потомкам. Пока весь род человеческий не станет смертельно опасен нам. Но Итемпас сохранил жизнь одному из демонов, дав сбежать.

Дабы тот послужил орудием убийства детей его…

Я содрогнулась. Итак, священники не лгали, сказание было истинным. И всё же, я чувствовала это кожей, где-то глубоко в Ньяхдохе тлел стыд, веками длящаяся боль сжигала его. А значит, доля правды была и в бабушкином толковании сказки.

— И этим… ядом Владыка Итемпас поверг напавшую на него Энэфу?

— Она не бросалась на него.

Тошнота подступила к горлу. Мир, закачавшись, готов был обрушиться.

— Тогда… зачем?..

Он опустил глаза. Волосы спали вперёд, скрывая лицо. Память отверзлась часом нашей первой встречи, тремя ночами назад. Улыбка, злым изгибом кривившая губы, не отдавала тем страшным безумием, но разила равной по силе горечью.

— Они повздорили, — произнёс он нехотя. — Из-за меня.

***

За полвздоха какая-то перемена произошла во мне. Я смотрела на Ньяхдоха и не видела в нём могущественного, непредсказуемого, смертельно опасного чудовища, коим он был.

Я хотела его. Обольстить. Подчинить. Контролировать. Мысленно я видела себя — обнажённую, в зелени трав, обнимающую его, восседающую на нём; его невольную дрожь, его беспомощные глаза. Его плоть, пронзившую меня. И взгляд, горящий наслаждением. Моё. Ласкать его полночно-тёмные волосы. Сплетаться взглядами — и телами. Видеть притягательную улыбку, полную томительного наслаждения.

Я спешно отринула это видение, эти чувства, едва они успели прийти мне на ум. Но то был ещё один упреждающий знак.

***

— Маальстрем, породивший нас, не был тороплив, — сказал Ньяхдох. Если он и засёк моё внезапное смущение, то вида не подал. — Я был первым, за мной — Итемпас. Несчётную вечность мы — Он и Я — были одни во всей вселенной; вначале — враги, потом — возлюбленные. Ему нравилось это.

Я старалась не думать о священниках и их летописях. Не сомневаться, а не лжёт ли Ньяхдох, — столь правдиво звучали его слова, отзываясь во мне на почти инстинктивном уровне. Трое сами по себе были неизмеримо больше, чем просто братья и сестра, — силы природы, противоборствующие, но неразрывно связанные. Мне — единственному дитя, смертному по сути, — не знавшей любви, не имевшей никогда возлюбленного, не понять уз, связывающих их. Но придётся хотя бы попробовывать. Ибо иного выбора нет тоже.

— Когда явилась Энэфа… Владыка Итемпас счёл её… нарушительницей?