Сто тысяч миль (СИ)

Пара секунд сомнения. Кларк нажимает кнопку пожарной тревоги и даже не пытается сбежать. Испуганно смотрит и хочет сказать мне уходить, но понимает, что система безопасности уже засекла двух нарушителей. Не одного. Я пожимаю плечами, глядя на неё растерянно. Провалиться с таким размахом — тоже своего рода талант.

Советники ожидаемо в ярости. Но с нами уже давно не обращаются, как с детьми. Они говорят с нами на равных, выдают в качестве наказания несколько сотен часов грязной работы, которой на станции предостаточно. Отец смотрит на меня со странной смесью укора и грусти, а потом они с мамой Кларк долго куда-то нас ведут. Мы останавливаемся у полупрозрачной двери. Перед тем, как впустить нас внутрь, Эбби поворачивается и тихо говорит:

— Вы должны навсегда уяснить, что ваши личные желания, которые вы не желаете сдержать, могут стоить кому-то жизни.

— И это вовсе не преувеличение, — кратко добавляет отец. А потом вводит код, и створки двери расходятся в стороны.

В ушах становится больно от почти нечеловеческого крика. Посреди комнаты на специальной постели, пристёгнутый ремнями, мечется человек. Ему больно. Или страшно. Или всё сразу. Я, кажется, кричу вместе с ним, когда его тело самопроизвольно выгибается неестественной дугой, а потом опадает безвольной массой из плоти. И всё повторяется вновь. И вновь.

Я хочу убежать, но руки отца держат меня за плечи. Советники, наши родители, заставляют нас смотреть. Я пытаюсь закрыть глаза, но увиденное уже навсегда отпечаталось в памяти. От криков внутренности сводит ужасом. Я перевожу взгляд на Кларк. Она плачет, зажав руками рот, и дрожит так, будто сейчас осядет на пол без сознания.

— Он не смог получить дозу лекарства из-за ваших мелких шалостей, — сухо говорит мама Кларк, когда больной ненадолго затихает. — Ваши игры стоили ему нескольких часов безумных страданий. Каждое правило Протокола написано кровью.

— Исключений не существует. Только послушание. Субординация. Без самодеятельности.

Я хочу упасть на пол и просить прощения, но не успеваю даже сделать вдох.

Человек снова кричит.

***

Нам почти семнадцать. И я ненавижу себя за то, о чём думаю, когда смотрю на неё. Ненавижу Бри, которой позволено обхватить её за плечи и прижать к себе. Ненавижу Протокол, потому что он сломал её.

Мои разнополые родители здесь скорее исключение. Я тоже хочу быть исключением. Хочу, чтобы Кларк была исключением вместе со мной. Иногда я почти набираюсь смелости, чтобы предложить ей что-нибудь подобное, но ком в горле не даёт сказать и слова. Я вижу немой ужас в её глазах, когда обнимаю чуть крепче, подхожу чуть ближе, касаюсь чуть дольше. Она не признаётся себе и уже давно забыла, но в её сознании всё ещё раздаётся тот страшный крик.

В моём тоже.

Мы слишком заняты, чтобы думать о дурацких гормонах, и я не уверен, о чём думаю больше — о смертельной миссии или о своей трусости. Кларк заслуживает большего, чем всю жизнь оглядываться на искалечившие нас правила.

Но я ничего не могу с собой поделать.

***

Я до сих пор удивляюсь тому, что жив. Лёгкие всё ещё горят огнём, и кашлять хочется так нестерпимо, что от першения в горле я почти задыхаюсь. Вокруг — темнота, ливень, лес и…

Они.

Смотрят на мой костюм с таким искренним изумлением и испугом, что мне тут же становится ясно — это не те «они», что похитили нас из лагеря. Это какие-то другие «они». Всё будто в тумане, а изодранная злобной зверюгой землян рука болит так, что приходится сжимать зубы.

Я нигде не вижу Кларк. Что с ней? Где она? Эта мысль пульсирует в голове, пока я захожусь в новом приступе кашля.

— Прикончите его, — слышу глухой голос из темноты, и тут же звенит металл. — Труп — в реку. Лесной Клан не должен ничего узнать.

Рядом со мной с глухим стуком падает безжизненное тело. Из перерезанного горла лужей растекается кровь. От солоноватого металлического запаха мутит. По лицу я узнаю его, хотя даже не знаю имени. Один из похитителей, который вытащил меня из воды. Спас мне жизнь. Бритоголовые воины с бесстрастными лицами вспарывают ему живот и лёгкие, будто потрошат рыбу себе на обед, а потом обращают свои зверские взоры на меня.

— Хм. Это горец? — доносится тот же голос, пока я бесполезно моргаю, чтобы что-то разглядеть. Ливень заливает глаза. Сердце бьётся где-то в горле: это он обо мне! — Прирежьте гада.

— Я не горец! — вскрикиваю прежде, чем успеваю подумать. — Я прибыл из космоса. С орбиты. С «Ковчега»…

— Чокнутый? — голос теперь хрипло смеётся. — Что ж. Хеда таких любит.

***

После бесчисленных дней утомительного пути я падаю на бетонный пол камеры почти без сил. Я настолько опустошён, что даже не замечаю свою соседку, пока ползу к вонючей лежанке в самом углу. Она рассматривает меня своими большими зелёными глазами, нет, не испуганно, скорее заинтригованно. Ищуще. Совсем юная, но что-то в её взгляде заставляет мою спину покрыться мурашками от жути.

— Воды? — кратко спрашивает она и присаживается рядом, протягивая бурдюк.

Я жадно хватаю его и пью, пока не начинаю захлёбываться, а незнакомка продолжает смотреть на меня будто на иноземную диковинку.