Сто тысяч раз прощай

Время было позднее, в коридоре скапливались каталки с пострадавшими в центре города, и теперь я был здесь далеко не единственным парнем в окровавленной одежде. Мне удалось найти общественный телефон – по счастью, с городскими справочниками. Полистав засаленные страницы, я отыскал номер. В исцарапанных алюминиевых перегородках отражался мой портрет: бледная физиономия, слипшиеся от пота волосы, окровавленные руки. Я набрал номер и явственно представил, как телефон надрывается в длинном коридоре, обшитом деревянными панелями. Прочистив горло, я приготовился заговорить интеллигентным голосом. Длинные гудки не кончались.

– Алло?

– Алло, Полли?

– Да?

– Полли, это Чарли. Из нашей постановки, припоминаете?

– Чарли?

– Ну да, Бенволио. Из пьесы, ага?

– Да, поняла.

– Скажите… вы с Бернардом уже спите?

Она вздохнула. Похоже, я у всех вызывал только вздохи.

– Чарли, сейчас очень поздно. Что-то случилось?

– Нет. Нет, мне только нужно вам кое-что сказать. Точнее, у меня к вам просьба: кое-что передать одному человеку.

– А до понедельника нельзя отложить?

– Нет-нет, это срочно. Дело в том, что… помните домик у вашей подъездной дороги? Сторожку? Простите… но… там меня кое-кто дожидается.

Пинцет

Напрасно медсестра показала мне пинцет. Каждая стеклянная гранула со звоном падала в эмалированный лоток, а эта мымра как будто получала удовольствие: копалась, раз за разом что-то нащупывая, у меня в мясе, мурлыкала и бормотала себе под нос. В каком-нибудь вестерне или остросюжетном фильме мне бы дали закусить деревянную палку, прежде чем обработать раны чистым спиртом. А я здесь только утыкался лицом в бумажное полотенце, расстеленное у меня на каталке.

– Ух ты, крупный попался, голубчик, – оживилась медсестра, и по дну лотка звякнул очередной кубик стекла.

Повернув голову, я увидел маму: она стояла в просвете между ширмами. На ней было черное вечернее платье, самое нарядное; макияж размазался, на лице вспыхивала то злоба, то тревога и опять злоба, а я – уже в который раз – почувствовал, что оторвал ее от более важных дел. Мне она виделась настоящей красавицей, причем до боли разочарованной жизнью, и я был только благодарен, что глаза у меня покраснели от дезинфицирующего спрея.

В машине, пряча лицо, я склонился вперед, словно выжидая удобного момента, чтобы распахнуть дверцу и выкатиться на шоссе. Кстати, такую возможность следовало иметь в виду. Мама, которая вынужденно покинула своих гостей, приглашенных на ужин (она теперь устраивала званые ужины), отбросила всякую тревогу и теперь только кипятилась:

– Рекламные стекляшки! Черт, как такое в голову могло прийти: воровать рекламные стекляшки?

– Я их не воровал.

– У нас в гольф-клубе случается воровство, но там хотя бы крадут бутылки водки и джина. Крадут мясную вырезку! Крадут деньги.

– Я не крал стаканы, я, наоборот, хотел от них избавиться.

– Да, Майк мне рассказал – это, мол, для того, чтобы ты и деньги мог украсть!

– Деньги я не брал.

– А что же ты брал?

– Да эти… скретч-карты.

– Которые потом обменивал на…

– На деньги, но о деньгах вообще речи нет, пока…

– Пока – что?

– Пока не стерта защитная полоска.

– Так-так, значит, воровство было чисто умозрительным. В таком случае тебя, надо думать, ждет абстрактный, умозрительный суд и какая-нибудь теоретическая, четырехмерная процедура вынесения приговора. «Да, за мной тянется судимость, только в параллельной вселенной».

– Но на меня же не повесят судимость? Правда?

– Если твоя вина будет доказана – еще как повесят! Ты позарился на лотерейные выигрыши! Считай, залез к Майку в карман!

– Нет, это не одно и то же.

– С позиций закона это одно и то же!

– А ты много знаешь про позиции закона?

– Я знаю то, что у тебя большие неприятности, Чарли, это я знаю точно. – Включив левый поворотник, она свернула с главной дороги. – Майк сказал, что у тебя был сообщник.

– Когда он успел это сказать?

– В больнице – он сказал, что кто-то приходил за деньгами: на камерах одно и то же лицо в каждую твою смену. Есть запись. Кто это был? Один из твоих дружков? Харпер?

Я прикусил язык.

– Нет, в самом деле, Чарли, что произошло? Мы тебя вором не растили.

– Но, как видишь, вырастили. Так что вот.

Теперь язык прикусила она, и дальше мы ехали в молчании; я комкал в руках заскорузлую, вонючую футболку. Но мой позор этим не ограничивался: вся одежда была разодрана в клочья и перепачкана кровью, так что мне пришлось напялить привезенный мамой старый тренировочный костюм ее любовника, серый, весь вытянутый, как тюремная роба. Мы въехали в Библиотечный микрорайон.

– Извини, что из-за меня тебе пришлось бросить гостей.

– Чего уж там. Они сели играть в «Счастливый случай» – по мне, удовольствие почти такое же, как от визита в больницу. Почти.

– И как тебе… у Джонатана?

Мама с прищуром покосилась в мою сторону, но тут же стала смотреть на дорогу.

– Как есть, так и есть, Чарли. Как есть, так и есть.

Мы свернули на Теккерей-кресент и припарковались поодаль от дома, чтобы не будить отца, но я увидел, что в комнатах горит свет.

– Папа в курсе?

Мама выдохнула: